После прочтения уничтожить - [9]

3

В книге и на экране буржуа не нуждаются в защите. Они защищены уже своим капиталом и влиянием. Потому-то кинематограф к ним столь критичен. Исключение составляют разве что сериалы типа «Династии» или «Далласа». Но их никто никогда не считал искусством и потому их создатели свободно могут себе позволить симпатизировать буржуазной жизни.

Первым образцовым портретом буржуа на экране стал «Гражданин Кейн» Орсона Уэллса. Кейн — медиакрат и манипулятор, умеющий управлять как отдельными людьми, так и массами. Он, правда, так и не стал губернатором, но это оттого, что слишком любит удовольствия, чтобы соблюсти все принятые в политике нормы. У него другие способы воздействия, ведь он владеет газетами. Прототип Кейна, реальный творец желтой прессы, Хёрст успешно организовал бойкот фильма и добился запрета на его показ во многих штатах.

Другое грандиозное полотно — «Гибель богов» Висконти. С размахом античной драмы там показана семья промышленников, имеющих прибыль со стали и оружия. Именно они приводят Гитлера к власти, признав его «рентабельным». У них тоже есть вполне реальные прототипы: немецкая династия Круппов, стальных королей, поддержавших Гитлера в обмен на его обещание расправиться с наиболее радикальными лидерами своей партии — Штрассером и Ремом.

Что только интеллектуалы, а вслед за ними и режиссеры, не ставили буржуазии в вину. Беньямин и Адорно доказывали, что буржуа своими деньгами убивают старое искусство и не дают возникнуть новому. Горц обвинял их в желании ради прибылей уничтожить всю окружающую среду и тем самым убить человечество.

Американское кино обычно более снисходительно. Даже в фильме «Уолл-стрит», который снял непримиримый бичеватель социальных пороков Оливер Стоун, мы видим, что капиталисты не безнадежны. Герой Чарли Шина вроде бы является живым воплощением афоризма: «Нет такой вещи, на которую не решится буржуазия ради трехсот процентов прибыли». Его наставник Гордон Гекко открывает ему секреты превращения личности в насос для перегонки финансовых потоков. Для этого нужно, например, предать собственного отца, которому предательство в буквальном смысле разбивает сердце. Но в финале молодая финансовая акула задумывается и впервые осознает сложность выбора между семьей/деньгами или между деньгами/дружбой.

Герой Ричарда Гира в «Красотке» вполне способен отказаться от многих условностей своего круга ради внезапно вспыхнувшей любви к уличной девушке. Правда, в финале нам нарочно показывают съемочную площадку, чтобы извиниться за такую сказочность. В «Бэтмене» монстра-пингвина выпускает наружу плохой буржуа, построивший «обратную электростанцию», ворующую энергию у всего города. Но его побеждает хороший буржуа в костюме летучей мыши, который всегда спасет город от монстров, а на рассвете вернется в свой роскошный дом с обходительной прислугой.

Такая голливудская мягкость связана с долгое время существовавшими запретами на все, что может хотя бы отдаленно напоминать «красную пропаганду». В «Колыбели, которая будет качаться» Тима Роббинса мы слышим абсурдный разговор о том, что жадный бобер в детском спектакле, перегородивший ручей и вызвавший гнев остальных зверей, это опасная карикатура на бизнесмена и возмутительный призыв к восстанию. А значит, постановка должна быть запрещена.

4

В Европе таких запретов никогда не было. Согласно неписаным европейским правилам, чем выше претензии художника на независимость, тем антибуржуазнее ему приходится быть. Под антибуржуазностью в кино понимают очень разные вещи: кино о плохих богатых, кино о борьбе против богатых или просто кино, принципиально не доступное пониманию богатых или снятое на запретные для богатых темы. Кино, сочетающее в себе все эти принципы, запросто становится культовым. Возможно еще кино о хороших, простых и страдающих бедных, но времена неореализма давно миновали, и такие вещи сейчас позволяет себе разве что самый антибуржуазный режиссер Британии Кен Лоуч.

Сюрреалист Бунюэль еще в 1930-х годах не скрывал своих целей:

— Я хочу превратить внутренний пессимизм обреченной буржуазии в яд, который ее отравит!

В 1960-х появились французская «новая волна» и Годар с его навязчивой идеей: буржуа превращают любые отношения между людьми в проституцию («Веселая наука», «Детектив», «Страсть», «Жить своей жизнью»). Тогда же Бертолуччи снимал наивную картину «Перед революцией» и гневный «Двадцатый век». Один из самых антибуржуазных фильмов, снятых в США — «Забрийски Пойнт» итальянца Антониони. Это манифест восставшего поколения, которому смертельно скучно и потому единственный способ освобождения — разрушение организованного рекламой офисного мира. Студенческому радикализму там противопоставлен «экзистенциальный бунтарь», для которого нет ничего важнее спонтанно найденных мгновений не отчужденного опыта. На политических тусовках он скучает, зато стреляет в «копа» во время оккупации университета, угоняет частный самолёт, знакомится с девушкой-хиппи и под музыку «Пинк Флойд» занимается с ней любовью на пустынном дне доисторического моря, только в этот момент ощущая себя частью счастливого человечества. От хиппи, впрочем, он так же далёк, как и от политических активистов. На весело размалёванном самолётике бунтарь летит навстречу полиции и беспечно игнорирует её сигналы, чтобы погибнуть от пуль. При всей «крутизне», это довольно салонное понимание бунта и совсем не новый типаж. Перед нами очередная версия байронического романтизма, в котором уникальная личность оказывается слишком хороша для жестокого и тупого мира. Сквозь фильм проступает несколько упрощенная идея: два главных человеческих стимула это сексуальность (пик органического удовольствия) и саморазрушение (возврат в неорганическое состояние, где нет страданий и погони за удовольствием). И оба этих стимула по-разному используются, как буржуазной властью, так и молодежной революцией в своих целях.