После приказа - [29]

— Я подумаю. О своем решении вас проинформирую. А вы пока проводите в роте то, что наметили. В коллективе нарушению дисциплины должны дать принципиальную оценку, — сухо и официально подвел черту разговору Спиваков.

Однако прошел день, другой, неделя пролетела, а о докладе в вышестоящий штаб командир полка помалкивал. Куцевалов напомнил ему об этом, Спиваков сухо отвечал: «Нет, решения пока не принял… Проверка идет!..» Когда замполит понял, что время безвозвратно упущено, и теперь запоздалое донесение будет расценено как желание руководства полка, в том числе и его, Куцевалова, скрыть проступок, а это все равно, что самому совать голову в петлю, он, как говорится, хлопнул дверью, высказал Спивакову все, что о нем думал. Резко, без обиняков. Тот спокойно выслушал Куцевалова и одобрительно сказал:

— С характером ты мужик, комиссар, молодцом… Считай, что тянул резину я специально. Проверку-то скинули… Норма! Что, незаслуженную оценку, скажешь, получили, мало с нас пота сошло?! А начали бы трезвонить о «неуставняке» во все концы, как ты хотел, все бы пошло насмарку. Нагрянули бы комиссии, следователи — потрепали б нервы и нам, и людям. Думаешь, нас с тобой по головке погладили бы за это? Черта с два! Тут пой не пой лазаря, а на орехи получай. А так мы сами меры приняли. Да и победителей не судят.

— Сами с усами, — пробурчал Куцевалов. — Это не партийный подход.

— Ты еще словом «перестройка» кольни, — набычился Спиваков и заерзал на стуле. Но на сей раз не вскочил, не забегал по кабинету. Навалившись всей своей массой на стол, который затрещал под его тяжестью, он с жаром выпалил Куцевалову, глядя на него в упор:

— Но если ты такой умный и принципиальный, то объясни мне, пожалуйста, почему меру ответственности командира подняли во как, — провел ребром ладони у горла Спиваков, — дальше некуда. А критерии оценки его работы как были дремучими, так на первобытном уровне и остаются. Если тишь да гладь в твоем хозяйстве, хотя изнутри его уже ржа разъела, ибо лежит человек на должности, то порядок! Почет тебе, награды, поощрения, выдвижения, поступай в академию — словом, и дальше подремывай. А будоражишь все и вся, душу выворачиваешь каждому наизнанку, чтобы эту ржавчину отскрести, сам же захудалые места вскрываешь, трубишь о них на всю Европу, чтобы не утонуть в застое, а в результате что?! В лучшем случае выговорешников навешают и на каждом совещании кузнечиком-попрыгунчиком сделают: мол, смотрите на него, отстающего. А то могут и под зад коленом… Примеры тебе нужны?..

— На соседей-танкистов намекаешь?..

— А разве не так? Или мы не видели, или не знали, как там командир со своими замами рогом упирался? Всех на уши поставил, ничего не скрывал, сам своими руками ЧП на свет божий выставил и что? Сняли за милую душу и разбираться не стали. И никто не защитил! Что скажешь на это? — наседал на Куцевалова Спиваков.

Майор смутился:

— О перестройке по конечному результату судят, что поделаешь, — развел он руками.

— Вот-вот, и я так всегда предостерегаю, — вскочил Спиваков и быстро прошелся по кабинету. — А у нас в полку есть результат! Хороший!

— Очки себе втираем, — обреченно возразил Куцевалов. — Только как аукнется, так и откликнется. «Чепешный» это путь. Поверь моему слову, Пал Палыч, если вовремя не свернем с него — не миновать нам беды.

— Сплюнь, комиссар, не дай бог сглазить! Я — человек суеверный… Рекомендую больше работать с людьми, каждого «чепешного» парня под контролем держать. Вот так… — безапелляционно поставил во второй раз точку командир.

И Куцевалов с головой окунулся в постижение человеческих душ. Но не зря говорится: чужая душа — потемки. И не так-то просто ему, заместителю по политчасти, и его помощникам держать руку на пульсе полковой жизни. Ох, как трудно!

…Сейчас, вспомнив все это, Куцевалов тяжело вздохнул. Спиваков тут же откликнулся:

— Окрылись, комиссар, не так уж плохи наши дела. Спуск позади, к реке подходим… — Подполковник включил переговорное устройство: — Ломакин, как у тебя?!

— Норма…

— И чего тебе Ломакин поперек горла встал? — обернулся к Куцевалову Спиваков. — Мужик как мужик. Спортом, правда, рекомендовал бы ему заняться, а то уже на колобок похож. Однако полковник Боков, ну, тот… из Москвы, к сыну приезжал на присягу, хвалил Ломакина.

— Мне он тоже оды пел в адрес старшего лейтенанта, просил поддержать его кандидатуру при рассмотрении на должность командира автороты, — усмехнулся майор. — Тебе, Пал Палыч, это ни о чем не говорит? Сынок-то полковника в его взводе служит…

— Ну и что? Поэтому у него и сложилось такое мнение о старшем лейтенанте. В другой же взвод полковник не ходил, значит, понравилась ему там обстановка.

— Много ли узнаешь за день?

— Сын рассказал…

— И попросил похлопотать за Ломакина, который ему поблажки дает. Не пристало полковнику, заслуженному человеку…

— Отставить, комиссар, не нужно плохо о людях думать, — недовольно перебил Спиваков Куцевалова. Но тот не отступал:

— Сами же люди и говорят! Прапорщик Березняк приходил ко мне, а старшина — дока, людей видит насквозь! Не нравится ему моральная атмосфера во взводе Ломакина, прямо заявил. А старший лейтенант за техникой людей не видит. Не знает их. Одним привилегии создает, на других — ноль внимания. Я поговорил с молодыми солдатами. Зажатые они какие-то, напуганные…