После победы все дурное забудется... - [13]

У меня странное, спокойно- торжественное и одновременно будничное состояние духа. Вот уже вторую неделю я веду хозяйство и хожу только за обедом на Петроградскую в школу. Я сыта. Я обязана этим сначала больным, потом покойникам, да будет благословенна их память. Я обязана им этой поддержкой в самое для меня критическое время. Мертвые поддерживают живых. Потом - у меня было несколько удивительно хороших, важных, откровенных разговоров с мамой. Они все очень важные. Потому что единственные, предсмертные, похожие на исповедь и с той и с другой стороны. Эти-то разговоры и разорвали скорбь и печаль и породили какую-то надежду на радость, породили желанье биться за жизнь и положить все силы в жизнь. Тут очень хорошо передает это траурный марш Шопена.

22. II

Сегодня похоронили маму с Вовой на Больше-Охтинском кладбище (Мезинская дорожка). Могила глубокая, сухая. Могильщик на руках, как детей, уложил их в могилу. Было как-то грустно- успокоенно. Мы с Марусей выполнили свой долг - и счастливы этим. На кладбище - солнце, синий снег, птичьи голоса, уже веет покоем. Еще прошли через одно испытание - смерть самых близких людей в тяжелейшее время. Когда нет ни медикаментов, ни питания, когда сердце разрывалось от муки, что ничем нельзя было помочь и спасти. Я странно-торжественно-спокойна. Я очистилась через эту смерть близких от каких-то мелочей, встала над мелочами. У Маруси - стойкость и сила духа. У нее здесь хорошо, и я буду приходить сюда, как в дом отдыха из нашей суетной, неприятной сейчас квартиры на Петроградской. Потом, если буду жива, решим с обменом комнат и съедемся. Хочется. Глядя на фронтовые дела и весну, начать набирать силы для новой жизни. Конечно. Еще не смею верить. Что vita nuova возможна для нас, слишком тяжело все время.

24. II. 42

Всю нашу жизнь сломила и перевернула война, она как бы надвое разрезала нашу жизнь, на две несращиваемые половинки: Н. Н. Жит., бросив дом - полную чашу, любимую работу, почетное, заслуженное положение, спасая детей от фашистских бомб, - уехала, бежала в Ачинск и фактически начала жизнь сначала. Семья Шил. в Кирове - и вся тяжесть пала на Галину Дмитриевну, - а здесь брошена прекрасная квартира, роды в пути. Жив ли Сергей Петрович, - не знаю, не имею от него вестей с осени, - а перед ним была блестящая будущность в институте, - сдать диссертацию, звание доцента, а потом рукой подать до профессора. Может быть, с этим кончено навсегда.

А наша семья? Мама и Володя теряют все хозяйство в Мариенбурге, дядя Павля - в Елизаветине. Мы все не успеваем уехать - и переживаем ужасную фронтовую зиму..

В наших ЗАГСах почти не было регистрации браков, а за свидетельством о смерти простаивали по нескольку часов, а то и два дня подряд (в январе). В городе нет детей и подростков на коньках, лыжах и санках, не слышно детских голосов, возни и смеха. Правда, матери возят малышей с собой на саночках, но они сидят безмолвными тючками, укутанные в платки и одеяла. Бредут иногда по улице бледно-синие опухшие подростки с голодными глазами, они едва ноги возят. Как исключение, мне запомнился мальчик, который, изображая лошадь, резво, галопом, бежал с саночками, с ведрами за водой на Неву. Это - один мальчик за всю зиму, а я бываю в школе почти каждый день.

В саду Госнардома - морг. Воистину - гримасы жизни. Туда свозят бездомных, подобранных на улицах, лестницах. Каждый день вижу ужасные трупы - и ничего, - иду себе, иногда в это время еще хлеб жую.

В феврале чуть-чуть запахло весной - на солнце появилась капель, синие тени от деревьев, снег сбился в кустах комьями и проваливается вниз, синее небо. От воздуха становишься пьяной, сонной, доброй. Синица откуда-то вдруг появилась и тенькала в парке Ленина, а может быть, не синица, я не знаю.

Появилась ужасная жадность к природе. Я впитываю, всасываю пейзажи, которые удается захватить по пути, странствуя по весьма будничным, тяжелым делам. Ездили за водой на Ждановку, к стадиону Ленина. Был тот час утра, когда уже рассвело, но солнце еще не показалось. Стоял мороз градусов на 28 - 30, над конусообразными наростами у прорубей курился пар. А на западе, за сеткой бледных тополевых сучьев, угасала утомленная розовая луна на голубино-сизом фоне неба. На востоке еще не взошел день, а здесь еще прощалась ночь. Удивительно, ново и свежо для меня.

25.II.

Очень радостная весть о разгроме немцев под Старой Руссой. Огромные трофеи.

В феврале было гораздо оживленнее с выдачей продуктов, например, появилась крупа - греча, яшневая, перловая, пшено, горох - и все первосортное. В первый раз выдали по 150 гр. сухих овощей. Но по-прежнему плохо с сахаром и жирами - 100 гр. Масла за месяц - это даже не лекарственная норма. Организм изнывает без сахара. О выдаче продуктов объявляют по радио, это избавляет нас от произвола и злоупотреблений завмагов. Открываются опять парикмахерские, город избавляется от снега и нечистот. Водопровод еще не действует, но уже открыты на улицах краны и колонки. Я стараюсь готовить Марусе разнообразные обеды. Сегодня на обед было: 1) горох на мясном отваре; 2) Марусе - гуляш грешневый с луком и картошкой сушеной;