После огня - [5]

Он хотел окликнуть ее, но передумал, понимая, что ужинать с ним это семейство не будет. Еще он очень хорошо уяснил, что, кроме как о самом необходимом, с ним никто говорить не собирается. Впрочем, последнее, может быть, и к лучшему. Он легко переносил одиночество. Пожалуй, им тоже так проще.

После ужина, наконец, привезли его чемодан. Ночью почти не спал — выспался за день. Сначала перечитывал письмо отца. Потом, уже выключив свет, смотрел в оконный проем. Было душно — за день второй этаж нагрелся от раскаленной на солнце крыши. Ощущения внутри были в чем-то схожи, видимо, с тем, что мог бы испытывать цыпленок, если бы запекался живым в духовке. Не выдержал, встал и дернул ручку окна на себя. Когда ночной воздух ворвался в комнату, он шумно втянул его носом и вдруг подумал о том, что вот так теперь ему и жить — неизвестно, как долго, и неизвестно для чего.

3

Жара держалась стойко и даже у озера не давала забыть о себе. Хотя об озере тоже оставалось только мечтать — все дни проходили в тесных захламленных кабинетах комендатуры.

В Констанце Юберу не нравилось. Он совсем не походил на другие города, виденные им за шесть долгих лет войны, в которую он вошел двадцатидвухлетним су-лейтенантом, уверенным в том, что его силами победа станет непременно ближе. Спустя полгода он оказался в немецком лагере для военнопленных. И, пожалуй, это было самым спокойным временем за всю войну — за проволокой. Он протянул так три недели. И стал планировать побег, который сумел осуществить лишь через несколько долгих месяцев, за время которых, как он потом узнал, была расстреляна его семья в Лионе, оказавшаяся замешанной в действиях Сопротивления.

Из войны он вышел, пожалуй, еще более резвым. Но к резвости добавились злость и несколько седых волосков в челке, делавшей его молодое лицо с крупным носом и энергичным подбородком почти хулиганским. Вернись он теперь в родной город на свою улицу, его бы считали героем, говорили бы, что всегда знали, какого сына воспитал старина Виктор. Самого себя Анри Юбер героем не считал, так и не определив, за что же его повышали в чинах и давали награды. В то время как он только пил и насиловал женщин, если те говорили по-немецки. Нет, определенно, он бы не хотел попасться на глаза старине Виктору после всего. И сделал закономерный вывод: если души родителей смотрят на него из облаков, то проще заделаться атеистом и не думать об этом вовсе.

Теперь он ведал сбором сведений о семьях, в чьи дома рекомендовалось расквартировывать офицерский состав, формированием списков и регистраций и прочей бумажной ерундой, которая уже через неделю заставила его почти что взвыть. Иногда он думал о том, как жаль, что война закончилась — хотя бы не приходилось заниматься всякой чепухой и умирать от скуки. Он чувствовал себя почти как за проволокой. Только теперь был по другую сторону. В конце концов, тюремщик едва ли более свободен того, кого он должен стеречь.

Но случались и маленькие радости. К примеру, пиво колбасники варить за время войны не разучились.

— Исходя из любви к Германии и немецкому духу, Вагнер создал «Кольцо Нибелунгов». Из тех же побуждений Гитлер сжег Европу, — ворвался в не вполне трезвую голову Юбера голос Уилсона.

— Ты сумасшедший, если всерьез думаешь о причинах и следствиях, — ответил Юбер. — Кто об этом думает?

Осмотрел зал, заполненный по большей части солдатами в это время. Но кое-где встречались и обыватели из местного населения. Юбер выхватил взглядом старика в добротном костюме, весьма на вид солидного.

— Смотри, — кивнул он. — Вот этот. Он вообще не думал, ему некогда было думать и незачем. Как и нам. Он пил пиво в питейном заведении и читал газету. И сыновья его так же пили пиво, жрали сосиски и читали газеты. Организм усваивал все скопом.

Ноэль нахмурился и уставился в свою кружку. Его счастье. Изучению действительности он всегда предпочитал изучение прошлого.

Они встретились впервые в Лионе, куда Юбер вернулся после побега из лагеря для военнопленных. Тогда он узнал о гибели своей семьи. Дом не пустовал. В нем жила другая семья, которой его сдала тетка. Потом в родном квартале даже и с фальшивыми документами стало оставаться опасно. И он уехал в пригород, к друзьям. Это было началом. У них он впервые примерил баскский берет. И за долгое время был приставлен к делу — тоже впервые. Но все казалось по мелочам, ничего серьезного, в то время как душа просила чего-то настоящего, стоящего, чтобы слышно было за Альпами. И это случилось. К ним в группу пришел Уилсон со словами: «Я знаю, как устроить гибель Петера Линке».

Ему доверились. Юбер первым доверился. Именно потому, что Уилсон больше всех рисковал в этом деле. Тогда Анри решил, что историк — отчаянный смельчак. Оказалось, нет. Оказалось, мстил. И это тоже было ужасно скучно. Юбер убийцам своих родителей не мстил. От смерти нескольких причастных ничего не исправится. Легче станет лишь тогда, когда они все будут унижены, раздавлены, убиты.

— Я устал от этого, — снова вернул его к действительности Ноэль. — Сколько это будет еще продолжаться? Я думал, закончилось.