После нашего разрыва - [2]
Зак сжал зубы. Сорок тысяч долларов были большими деньгами за четыре песни, и частное соглашение с Малколмом означало бы мгновенные деньги сейчас и авторские гонорары позже. Он мог бы написать эти четыре песни во сне и уйти с чеком на крупную сумму. Дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Это могло бы помочь. Он мог бы оставить написание песен на многие месяцы и сконцентрироваться на его собственном проекте с такими наличными деньгами. Ему не пришлось бы «писать для кого-то лично» или ездить на гастроли бэк-гитаристом.
― Короче, где ты? ― потребовал Малколм. ― Возможно, я мог бы…
Мысль о появлении Малколма в Мэне помогла Заку принять окончательное решение. Он глубоко вздохнул и поморщился от того, что отказывается от таких больших денег.
― Не могу, чувак. Я уехал по делам. У тебя есть Эйс.
― Нахер Эйса. Тащи свою задницу обратно в Нью-Йорк сейчас же, Зи, или я…
― Тебя не слышно, Малк. Maлк? Малколм? Эй, чувак, если ты можешь…
― Не поступай со мной так дерьмово, Зи.
―…слышать меня, я… м-м-м… я позвоню тебе через пару недель.
― Захария! За…
Зак нажал красную кнопку «Завершить» на телефоне, затем наклонился и выключил блютуз. Как он и ожидал, телефон начал жужжать и вибрировать на консоли рядом с сиденьем, но он игнорировал его, двигаясь все дальше и дальше на север, пока солнце не скрылось за деревьями. Оно играло роль подсветки оранжево-красной осени, словно та была в огне, и усиливало визуальную красоту точно так же, как подключение напрямую к доске усиливало звук на его гитаре. Потрясающее в своей четкости, поражающее своим объемом и всесторонним удовлетворением. Не-е-ет, он не собирался возвращаться в город, чтобы написать Малколму песни. Бл*ть, нет. Весь смысл этого отпуска был в недоступности ― пожить далеко в глуши в течение нескольких недель и посмотреть, есть ли у него еще что-то красивое, стоящее, чтобы дать музыкальному миру.
Будто по команде, он услышал ее слова из прошлого в своей голове, ее легкий акцент штата Мэн, заставляющий его вздрагивать от тоски: «Что-нибудь красивое, Зак. Напиши мне что-нибудь красивое».
Как всегда, ее голос и связанные с ним воспоминания, заставили его сердце с сожалением сжаться. Спустя почти десять лет, ему следовало бы оставить все в прошлом. Из неуклюжего бледнолицего ребенка, которым он был в Йельском университете, не считая волос и цвета глаз, он изменился до неузнаваемости. Зак был мускулистым из-за многочисленных часов в спортзале, и загорелым из-за частых концертов в Калифорнии и на Юго-Западе. Он посмотрел на кольца, кожаные и резиновые ремешки на его татуированных запястьях и провел рукой по лохматым волосам. О, да. Он очень изменился, Слава Богу.
За эти годы, он выяснил, как относиться к людям, хотя глубоко внутри он все-таки предпочитал свою компанию в ее отсутствие. Она была единственным человеком, с которым он всегда чувствовал себя действительно комфортно. Но что касается общества, он наконец-то понял, как в нем прижиться: уходить в запои с другими композиторами и музыкантами в течение первых нескольких лет, сочинять песни и гастролировать с «Cornerstone», делать татуировки и пирсинг тела ― этакий способ взаимоотношений в мире хэви-метала, который стал его домом со времен колледжа. Когда другие дети учились адаптироваться в обществе со своими сверстниками в школе, Зак был вынужден развивать свой музыкальный талант в относительном уединении. Конечно, его личностный рост был задержан, но, в конце концов, он настиг упущенное.
Однако, несмотря на эти внешние и внутренние изменения, Зак никогда не мог полностью отпустить ее. Она упорно и мучительно жила в его душе, мучая его в моменты тишины и покоя. Потеря и утрата ее любви были проклятием: он был убежден, для того, чтобы писать красиво, требовалась любовь, а она, в свою очередь, была неуловима, так как он лишился ее. Это не касалось женщин ― у Зака их было много, они боролись за его внимание, и у него всегда было с кем дружить и трахаться. Но любовь? Нет. Никто и близко не подобрался к месту, которое она по-прежнему занимала в его сердце, и иногда, когда ее голос раздавался эхом в голове, неожиданный всплеск агонии или сожаления мог украсть его дыхание. Жесткие песни давались легко. И яростные. Грустные тоже, но он ненавидел грусть. Это чувство было слабым и бесполезным, и мужчина отказался сочинять печальные песни.
Что касается красоты? Зак усмехнулся. Красота казалось невозможной.
За следующие две недели он был полон решимости отыскать ее. Даже если он должен был вспомнить некогда ужасающие чувства, которые заставили его глупо оттолкнуть ее. Даже если он должен был раскопать бездействующие, хоть и мощные, воспоминания о любви, он никогда не сопереживал никому прежде или с тех пор. Мужчина был полон решимости сделать все возможное, чтобы вырваться из крысиных бегов написания песен и сделать новое имя себе, сочиняя что-то новое и прекрасное — то, что заставит ее губы изогнуться в улыбке, а ее соболиные глаза искриться с одобрением.
Внезапно, ничто не показалось столь важным для Зака, как обрезать тот провод, который связывал его с неудовлетворительной жизнью в Нью-Йорке. Не дав себе времени на раздумья, он взял телефон, размахнулся и выбросил его в открытое окно прямо на шоссе.
