После матча - [43]

А некоторым журналистам в самом деле приходилось безвинно встречать на себе косые взгляды: «невезучий». И легко могу представить, как им бывало не по себе. Поражение вздымает свинцовые, ледяные волны, и хлещут они без разбора. Остается призывать на помощь выдержку, чувство юмора…

Не встречал журналиста, который бы с младых ногтей не обзавелся «симпатией». А чувство это на всю жизнь, болельщику неведомы «разводы» и повторные «браки». В своем кругу мы ведем друг за другом товарищеский надзор. Когда ловим вранье, наивность, словесную нелепицу, торопливый приговор, рассусоливание, мягкотелость, непременно говорим об этом в глаза. Когда же вдруг увидит свет опус, в котором дана воля болельщическому пристрастию, испытываешь стыд. И сказать нечего: нарушение такого рода как бы за кругом журналистского профессионализма.

Мне с моим «Спартаком» пришлось вынести изрядно. До того как я начал писать о футболе, все было, как у любого нормального болельщика. «Спартак» есть «Спартак», свет на нем сошелся клином, проигрывает он или выигрывает – неважно, он в душе и, самое главное, всегда драв. В начальные годы футбольного репортерства так и тянуло к месту или не к месту упоминать «Спартак». И хвалил и бранил его без меры, в такт биениям восхищенного или оскорбленного сердца.

Потом утряслось, угомонилось, расставил мебель в футбольном доме так, чтобы удобно и свободно работалось, красно-белый диван, на котором прежде манило предаваться мечтаниям, обрел свой угол. Сколько я себя ни проверял, результат постоянен. Интерес к «Спартаку» возбуждается, когда я вижу, что он прав перед футболом, играет интересно. Если же ничего заслуживающего внимания журналиста в его игре нет, если он ординарен, я перестаю ходить на его матчи, не желая терять время попусту. И не чувствую потери. Всегда есть команды, в опыте которых прослеживается что-то, о чем хочется написать.

Кстати говоря, мне не кажется, что репортерам (прежде всего московским, у которых глаза разбегаются между пятью клубами) следует посещать все матчи подряд. Может исказиться вкус к хорошей игре, возникнет привычка входить в положение неказисто играющих, к серости, будничности, а там незаметно проскользнет на газетный, лист похвала тем, кто еле-еле дотягивается до отметки среднего уровня. Без взыскательности ничего дельного не напишешь, пользы футболу не принесешь.

Тренер Маслов однажды горячо (он обо всем говорил горячо) заявил мне:

– Слушайте, почему когда я в вашем журнальчике читаю переводные статейки, то вижу занятные словечки, прозвища, характеристики, ловко они цепляют. А наши ребята мало себе позволяют, все простенько, постно. Не умеют, что ли? Боятся? Футбол надо поярче обертывать!

Не помню, то ли разговор тогда шел наспех, то ли мы перескочили на другое, но я ему не успел ответить. А полагалось бы сказать вот что. Верно, у иностранных репортеров в большой цене острое словцо, задиристая реплика, в этом они стараются переплюнуть один другого, готовые и на бестактность. Если исключить солидных обозревателей, пишущих глубоко и проницательно, остальные процветают за счет бойкости пера и безнаказанности. Наша футбольная пресса по части анализа игры и всего, что с ней связано, может дать таким острословам сто очков вперед.

Вскоре после того нашего разговора были напечатаны в журнале «Знамя» отрывки из моей книги «Наедине с футболом» с очерком о Маслове. И вдруг его телефонный звонок:

– Как же так, не пойму, говорят, что вы обо мне что-то ужасное написали, неловко читать! Может ли это быть?…

– Говорят?

– Я еще не читал. Но сыщу, прочитаю.

Распрощались мы холодно. Я испытывал к этому человеку большое уважение, можно сказать, что мы были дружны, и вот нависла тень. А ведь и одно неосторожное слово разлучает людей. Дома я перечитал очерк.

«Грубо-здоровенный, с мощным животом, с шеей борца, с венчиком седых волос на рано облысевшей круглой голове, с подвижными черными бровями, он ни дать ни взять монах-греховодник из «Декамерона». От него веет энергией, он напорист, горласт, резко осаживает собеседника, соленое словцо для него не ругань, а то, чем он восполняет пробелы в своем словарном запасе».

Скорее всего, это место и привело в ужас тех, кто нажаловался на меня Маслову.

Он не звонил долго, и я начал подумывать, что нашим добрым отношениям пришел конец. И вдруг звонок. Он повел разговор о каком-то матче. А я не вникаю, мне одно важно: «Прочитал ли он «Знамя»?» Наконец я пробился со своим вопросом. Маслов помолчал и сказал со смущением, которое ему не было свойственно:

– Подначили меня, раздули. Считайте, что того разговора не было. От слов шарахаются, а суть промеж пальцев протекает. Да ну их к бесу…

У меня отлегло от сердца. Я не удержался, припомнил, как он ратовал за то, чтобы наши журналисты больше себе позволяли.

– Вот вам и монах-греховодник!

– На каждый чих не наздравствуешься, так, что ли, говорят?! А вообще-то – да, привыкли отпускать по рецептам…

Мы требуем от футболистов «своей игры». Свое отличает и журналистов. И это свое измеряется не количеством строк, не гладкостью и бойкостью письма.