После долгих дней - [43]

27

Никому не остановить пожирающего все потока,

Когда небо гремит и дрожит земля,

Когда матерей и детей окутывают страшные покровы тьмы,

Когда зеленый тростник склоняет под ударами

Свои пышные стебли

И гибнет готовый к жатве урожай.

Из древней шумерской поэзии

В то время когда волна цунами, пришедшая из Персидского залива и соединившаяся с водами Евфрата, поглотившая Ур, Урук, Шуруппак и другие города Южного Шумера, неслась с ошеломляющей скоростью в сторону Ниппура, Ларака, к реке Тигр, затем на север к Сиппару, Эшнунну, на базарной площади посреди Меде, окруженного финиковыми пальмами и смоковницами, собралась огромная толпа. Все с нетерпением ждали, когда в круг, где обычно выступали заезжие актеры, выйдет фокусник из Египта. Дети, собравшиеся поближе к сцене, радостно смеялись, ели сласти, купленные родителями на базаре. Малыши сидели на руках у матерей и протягивали ручки по направлению к разноцветному занавесу, переливавшемуся золотыми звездами, планетами и диковинными зверями. Люди слышали, что египтянин приехал несколько дней назад и старательно готовился к выступлению. Он обещал, что покажет такие трюки, какие вряд ли медейцы когда-либо видели раньше и увидят впоследствии. Слышалась нежная музыка, исходившая неизвестно откуда, так как египтянин выступал один, а помощник, служивший фокуснику слугой и возницей быков, стоял вместе с толпой и, зевая, поглядывал вокруг. У ног слуги лежал зверь, которого обычно прогуливала на привязи спутница египтянина Апсу. Языки пламени костров, разведенных возле сцены, поднимались высоко в небо, клочья огня отрывались, и словно оранжевые птицы, летали повсюду. За полупрозрачными парусами занавесей показался тонкий силуэт, он медленно приближался, разделяясь на десятки отражений. Жители Меде замерли в ожидании. Под пение рожка и звук пронзительной дудки, под скрежет и визг ветра, который взбесился до того, что распахнул занавеси, перед ошеломленными медейцами обнажилась широченная огненно-рыжая равнина, взявшаяся неизвестно откуда, заменившая собой в одночасье городскую площадь, погрузившая всех в жаркую атмосферу пустыни. По узкой дороге, обрамленной высокими масленичными деревьями, шла прекрасная женщина. Белые одежды покрывали точеное тело, только руки с длинными тонкими пальцами и щелки голубых глаз были открыты для всеобщего обозрения. В ладонях женщины пылала огромная бордовая роза, бархатистая, махровая, омытая росой. Капли падали на белую ткань платья. Аромат, исходивший от лепестков, был настолько сильным и околдовывающим, что медейцы сами не заметили, как впали в странное состояние, напоминающее гипноз. Поддавшись невидимой, всепоглощающей власти, медейцы, один за другим, отправились по той же дороге навстречу прекрасной незнакомке, которая, оказавшись неожиданно далеко, словно магнитом, притягивала их светом пылающей розы. Роза превратилась в огромный факел, и все медейцы слепо шли за белой, ускользающей тенью, растворяющейся в жаркой пыли равнины. Так они шли, забыв обо всем, потеряв счет времени; белая тень вела их за собой по бесконечной дороге, вдоль которой нескончаемо тянулись стволы серебристых маслин. Слышался голос, который шептал издалека заклинание на каком-то замысловатом диалекте, из которого выделялись лишь два понятных всем слова – «вода» и «ночь». Ревела музыка – страшная потусторонняя песнь темноты, – ветер срывал с людей одежды, они с трудом продвигались вперед, женщины еле-еле удерживали детей на руках, но не останавливались. Тонкие стволы и ветви маслин клонились к земле, факел разрывался на тысячи искр, но не гас в темноте, затягивал вперед, все дальше и дальше. Медейцы не заметили, как равнина, по которой они шли, погрузилась в кромешную тьму, освещаемую лишь светом факела, за которым уже не была видна фигура незнакомки, только ночь, как дыра, зияла перед ними, и капли воды посыпались со всех сторон, превращаясь в поток, в реку, в безжалостный круговорот холодной и горькой воды. Они обрушились в эту воронку все вместе, женщины, дети, старики, мужчины, и, очнувшись ото сна, увидели городскую площадь, заполненную водой, и ощутили бушующий ветер, похожий на стадо взбесившихся быков, который разрывал все, что попадалось на его пути. Точнее, не увидели, а заметили лишь на мгновение, на долю секунды, так как сразу же погрузились в эту стихию, раскрывшую пасть и поглотившую всех сразу за считаные секунды.

Энси Энмешарр наблюдал за происходящим на площади из своего дворца, он молча смотрел, как свершается неизбежное, как вода, распахнув гигантскую пасть, пожирает его маленький город, он не кричал, не пытался бежать в сторону нагорья, не призывал на помощь богиню Нинлиль, он знал, что любые действия бесполезны, и просто слушал стихию, зная, что через минуту-другую ее холодная рука выхватит его наружу и превратит в общий поток, состоящий из грязи, мусора, стволов деревьев, трупов людей и животных. В небе носились огромные сверкающие шары, звезды светили по-сумасшедшему ярко, такой ночи энси еще никогда не видел, Башня Магов сверкала на холме всеми кирпичиками дильмунского золота, мощная и нерушимая. Всему виной была она, всему виной было золото, но энси был спокоен, зная, что Хосед будет жить ценою тысячей жизней и тысячей кирпичей, составлявших мощь этого зиккурата. Энмешарр распахнул руки, как птица, готовящаяся к полету, черная струя воды ворвалась в широкий проем окна, выходящего на стилобат, промелькнуло мгновение, и на том месте, где только что стоял энси, остался лишь мокрый след от волны, еще мгновение – и струи, одна за другой, ворвались в узкие отверстия окон и дверей дворца, захватывая этаж за этажом, разбивая столы, скамьи, стулья, сундуки, глиняные сосуды, пожирая все, что встречалось на их пути; через полчаса дворец полностью скрылся под водой, и волна цунами, проглотив Меде, подбиралась к холму с зиккуратом.