После долгих дней - [41]

– Нергал, – обратился к божеству один из дильмунцев, – неужели все мы умрем?

– Да. Все до одного.

– Но ведь вы наделили нас даром вечной жизни.

– А теперь отнимем этот дар, вы его не заслуживаете.

– Но не один Энлиль вправе решать…

– Молчи, сын аннунаков! – взревел Нергал. – Не тебе задаваться такими вопросами!

– А люди? Они за что пострадают?

– Они способствовали вам… Да и при чем здесь люди?.. Кто такие люди? Они так же мимолетны, как растения и животные, они умирают, чтобы стать землей, они безлики, их никто не помнит… Они просто рабы, которые не должны задавать лишних вопросов.

– Но вы обрекли людей на бессмертие, – сказал дильмунец.

– На бессмертие? – воскликнул Нергал. – Ты смеешься, дильмунец?

– Я не смеюсь. Вы дали людям возможность продления себя через рождение детей, а люди так быстро размножаются, что вы сами ужаснулись масштабам вашей ошибки. Чтобы уничтожить всех людей, вам нужно уничтожить Землю, но вы не можете ее уничтожить, ибо она хранит ваше золото.

– Молчи, дильмунец. Сейчас не время спорить. Приговор вынесен, и времени осталось слишком мало.

Вспыхнул яркий свет, подул ветер, дильмунцы, затаив дыхание, вглядывались в пляшущие блики, ложившиеся на стены и каменные скамьи, жрецы оглядывались, кружились, с замиранием сердца ждали того, кто стоял за этим ветром. Нергал поднял руки над головой, неожиданно фигура его, превратившаяся в сотни прыгающих пум и леопардов, стала расти, зал расширился, ветер сменился холодным безжалостным вихрем, и вот рядом с Нергалом появилась еще одна фигура, выше и шире, огненная масса в полыхающем плаще, в ослепительной, похожей на факел тиаре.

– Вы! Дети аннунаков! – прогремел властный, наводящий ужас голос. – Вы говорили, что я один не вправе решать! Но не я решил, вы сами решили свою судьбу!

Жрецы, все как один, рухнули к стопам Энлиля, не смея поднять головы. От Энлиля исходил страшный, испепеляющий жар, одно прикосновение его руки было способно сжечь все живое, что находилось в храме. Дильмунцы боялись шелохнуться, возможно впервые до самой глубины прочувствовав и осознав свою ошибку, абсурдность своих начинаний, бесполезность своих надежд. Больше не увидеть им, как встает и садится солнце над берегами Тигра и Евфрата, не услышать шума Меде, не увидеть полета птиц в лазурных небесах, колыхания полей с рожью, мерцания виноградных лоз, не выпить урукского пива, не пройтись по холмам Междуречья, не взобраться на Загрос, теперь у них был лишь один путь – вниз, в темноту вечной ночи.

– Вы так любили золото, – усмехнулся Энлиль, – так оставайтесь с ним навсегда, пусть ваш пепел ляжет черной пылью на золотые слитки, вы будете вечно охранять этот храм, который так скоро сровняется с землей. Он не должен больше искушать алчных до золота людей, он останется тайной на все времена, ни Бог, ни человек не войдет отныне в эти стены. Прощайте, дети аннунаков! Я не вижу необходимости в вашем существовании! Станьте пеплом, смешайтесь с порывом этого холодного ветра и покройте всю землю флером вашего невидимого отныне присутствия. Вы были, но отныне вас нет. Пусть будет так!

Энлиль протянул обе руки к дрожащим дильмунцем, и через мгновение в центре зала вспыхнул страшный костер, послышались крики, стенания, вопли отчаяния, но вихрь заглушал эти звуки; прошло еще несколько минут, и черный пепел закружился в порывах ветра, ни косточки, ни кусочка ткани не осталось от дильмунских жрецов, пепел разлетался повсюду, окутывая золотые стены еле заметным покровом серой пыли.

26

Александр очнулся в больничной палате. Первым, кого он увидел, был господин Винсан Ориоль, помощник заместителя генерального консула Франции в Багдаде. И что порадовало Александра, он его без труда узнал, узнал его серые глаза, моргающие за стеклами очков, его светло-русую челку, которая всегда падала ему на лоб, значит, память не изменила ему и он был в сознании. За спиной помощника консула суетилась медсестра, чуть дальше стоял доктор, внимательно следивший за каждым движением Александра.

– Здравствуйте, господин Телищев-Ферье, – улыбнулся Ориоль. – Мы уже и не надеялись, честно говоря…

– Где я?

– В госпитале Красного Полумесяца. Вас доставили сюда прямо из музея.

– А где Жак Виктуар?

Ориоль замялся, оглянулся на доктора и торопливо заговорил:

– Вы лежите. Вам сейчас нельзя волноваться. Позже я вам все расскажу.

– Так. И давно я здесь?

– Три дня. И вот уже ровно день, как мы вас отыскали.

Александр опустил глаза и увидел свою перебинтованную руку, повязка поднималась к левому плечу, но оглядеть себя выше было трудно, каждое движение тела сопровождалось мучительной тупой болью, ближе к плечу на поверхности бинта Александр заметил кровь. Он вспомнил запасники музея, толпу озлобленных крестьян и горожан, разбитые барельефы богов и мифологических зверей, валявшиеся на грязном полу, лестницу, лицо какого-то обезумевшего бородача, крики и выстрел. Неужели с тех пор прошло три дня? Ему казалось, что ранили его минут пять назад. Вот оно, оказывается, как бывает. Александр видел такое в кино, слышал от знакомых, но сам никогда не испытывал провала в памяти. Трех дней как не бывало. Сейчас он отчетливо вспоминал, как положил два ящичка с драгоценными камнями и золотом в вентиляцию. Если воры не добрались до его тайника, необходимо было вернуться в музей и забрать артефакты. Еще бы бумаги найти, карты, описание раскопок, документы. Но это потом. Сейчас не было сил, чтобы смотреть или говорить, о том, чтобы пошевелить левой рукой, а тем более подняться, он мог пока только мечтать.