После добродетели: Исследования теории морали - [132]

И все же если это так, следует заменить и другую добродетель. Патриотизм не может быть тем, чем он есть, потому что у нас нет patria в самом полном смысле. Суть моей точки зрения не надо путать с общепринятым отказом либералов от патриотизма. Либералы часто — если не всегда — принимают негативную или даже враждебную позицию по отношению к патриотизму, частично из-за их приверженности к ценностям, которые считаются ими универсальными, а не локальными и конкретными, а частично из-за вполне обоснованного подозрения, что в современном мире патриотизм является часто личиной, за которой скрывается шовинизм и империализм. Но моя точка зрения состоит не в том, что патриотизм хорош или плох как сентимент, но что патриотизм как добродетель в развитых обществах больше невозможен в том виде, в каком он существовал ранее. В любом обществе, где правительство не выражает или не представляет моральной коммуны граждан, а вместо этого является множеством институциональных устроений для наложения на общество бюрократического единства, которое не имеет подлинного морального консенсуса, природа политического обязательства неясна. Патриотизм есть или был добродетелью, основанной на приверженности главным образом политической или моральной коммуне и только во вторую очередь правительству этой коммуны, но это обстоятельство типично проявляется в делегировании полномочий таким правительствам. Однако когда отношения между правительством и коммуной ставятся под сомнение по причине изменившейся природы правительства и отсутствия морального консенсуса в обществе, затруднительным становится обладание некоторой ясной, простой и доступной концепцией патриотизма. Лояльность моей стране, моей коммуне — которая остается неизменно центральной добродетелью — становится оторванной от повиновения правительству, которое оказалось моим правительством чисто по случаю.

Точно так же, как понимание исчезновения патриотизма не должно смешиваться с либеральной критикой моральной конкретности, необходимое дистанциирование морального Я от правительств современных государств не должно смешиваться с анархистской критикой государства. Ничего в моих аргументах не предполагает никаких добротных оснований для отказа от определенных форм правления как необходимых и законных, и уж тем более мои аргументы не следуют из них; из моего аргумента лишь следует, что современное государство не является такой формой правления. Из предшествующей моей аргументации должно быть ясно, что традиция добродетели расходится с главными особенностями современного экономического порядка и особенно с его индивидуализмом, приобретением и поднятием ценностей рынка до уровня главных в социальном отношении. Сейчас становится ясно, что это также включает отказ от современного политического порядка. Это не означает, что не существует таких задач, которые могут выполняться только правительством и все еще требуют выполнения им: надо отстоять, насколько это возможно в современном государстве, верховенство закона, надо устранить несправедливость и неоправданное страдание, надо проявлять доброту и защищать свободу, и все это возможно иногда сделать такими способами, которые возможны только через использование правительственных институтов. Но каждая конкретная задача, каждая конкретная ответственность должна быть оценена исходя из ее собственных преимуществ. Современная систематическая политика, будь то либеральная, консервативная, радикальная или социалистическая, должна быть просто отвергнута с точки зрения, которая обязана истинной приверженности традиции добродетелей, потому что современная политика сама выражает в своих институциональных формах систематическое отвержение этой традиции.

Глава XVIII После добродетели: Ницше или Аристотель, Троцкий и Св. Бенедикт

В главе 9 я поставил решительный вопрос: Ницше или Аристотель? Аргумент, ведущий к этому вопросу, имеет две центральные посылки. Первая состоит в том, что язык морали — и стало быть, до некоторой степени и практика — сегодня находится в состоянии полного беспорядка. Этот беспорядок является результатом доминирования культурной идиомы, в которой плохо отсортированные концептуальные фрагменты из различных частей нашего прошлого используются совместно в частных и публичных дебатах, примечательных, главным образом, неразрешенными противоречиями и произвольным выбором позиции каждой из соперничающих сторон.

Вторая состоит в том, что с того времени, как вера в аристотелевскую телеологию была дискредитирована, моральные философы попытались выдвинуть некоторую альтернативу ей в виде рационального секулярного объяснения природы и статуса морали, но что все такие попытки, какими бы они разнообразными и впечатляющими ни были, на самом деле провалились и этот провал был осознан наиболее отчетливо Ницше. Следовательно, негативное предложение Ницше о разрушении оснований структур унаследованных моральных вер и аргументов внушало определенное доверие, несмотря на отчаянный и грандиозный характер этого предприятия. При этом несущественно, идет ли речь о повседневной моральной вере или же о конструкциях моральных философов, если, конечно, не брать в расчет соображение, что исходное отвержение моральной традиции, в центре которой находится аристотелевское учение о добродетелях, оказалось неправильно понятым и ошибочным. Пока не будет найдено рационального оправдания этой традиции, намерения Ницше будут выглядеть чудовищно убедительными.