Оторвав листок календаря, Кандыба сел к столу и положил его перед собой.
“1907 год. Понедельник. 25 декабря. Еже во плоти Рождество Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Воспомни. Избавление церкви и державы Российския от нашествия галлов и с ними 20 язык. (День неприсутственный)”, — прочитал он.
Первый день рождества!
Раньше, бывало, этого праздника он ждал с радостью и предвкушал много приятного. С утра надевал парадный мундир, начищенные сапоги, намазывал деревянным маслом волосы и шел в церковь. После обедни, не заходя домой, отправлялся с визитами. Все его знали и, в зависимости от общественного положения хозяев, приглашали в горницу и угощали за столом или выносили на кухню стаканчик “согревательного”, и в каждом доме он обязательно получал праздничные. Это было заведено давно и свято соблюдалось. К вечеру в широких карманах околоточного собиралась немалая сумма этих праздничных, а визиты растягивались на три дня. Везде его ждали и встречали, хотя и по-разному, но в общем хорошо.
Так было раньше. А сегодня Кандыба зашел только в два купеческих дома, где был уверен не встретить отказа. И это всё. Больше никуда не решился идти. Он знал, что у инженеров прислуга скажет, что господ дома нет, и перед самым носом захлопнет дверь, как это было на пасхе. А про визиты к рабочим, даже квалифицированным, вроде штейгеров, и думать не приходилось.
“Теперь я царская собака”, — с горечью подумал околоточный, вспомнив слова песни, и вздохнул.
За дверью послышались шаги. Густые клубы пара ворвались в комнату, словно в сенях был пожар. Пар сразу растаял, как только закрылась дверь. Вошел пристав Аким Акимович Кутырин. Он хмуро взглянул на вставшего при его появлении Кандыбу и несколько раз топнул ногами, отряхивая снег.
— Так что, дозвольте доложить, ваше высокоблагородие! На дежурство заступил исправно. Так что, никаких происшествий не случилось, — скороговоркой пробормотал околоточный, когда Кутырин подошел к столу.
— “Так что” ты болван! — с раздражением отчеканил пристав. — Никаких происшествий не случилось! А это что?
Он достал из кармана скомканный листок бумаги и, нервно разгладив его, поднес к самому носу околоточного.
— Читай!
На листке синими типографскими буквами в два ряда было напечатано:
ДАЛОЙ
ЦАРЯ.
Положив на стол бумагу, Аким Акимович заложил руки за спину и долго ходил из угла в угол, не глядя на остолбеневшего Кандыбу. Затем он остановился около печки и, поднимая к огню то одну, то другую ногу, не поворачиваясь, неожиданно спросил:
— Ты мне вот что скажи, Кандыба… Почему тебя зовут “братоубивцем”?
— Ваше высокоблагородие, напраслина это, — хрипло проговорил околоточный. — По злобе дразнят.
— А все-таки? Нет дыма без огня.
Кандыба откашлялся, опустил руки по швам и, часто моргая широко открытыми глазами, заговорил:
— Дозвольте доложить, ваше высокоблагородие, всю правду, как на исповеди. Был у меня брат… не отрекаюсь. Оба мы раньше на копях работали. А потом, значит, когда я на своей супруге оженился, то переехал сюда в собственный ейный дом. Супруга моя приходилась родной дочерью здешнему надзирателю и, как, значит, я по наследственности тоже поступил служить в полицию, то между нами с братом произошла свара. Конечно, ваше высокоблагородие, кто себе враг… Я желаю лучшей жизни. При моей старательности…
— Не размазывай! Короче! — подстегнул его пристав.
— В прошлом году, ваше высокоблагородие, когда на копях беспорядки учинились… Крамола, забастовка, бунт и всякие комитеты… Так что, брат мой, по слабости ума, с внутренним врагом связался и вместе с другими против царя бунтовал… Он, конечно, не социлист, как вы изволили говорить, а только что вроде… Пролетарий! — Кандыба горестно вздохнул и покосился на икону спасителя, как бы призывая его в свидетели. — А потом, когда вы приехали усмирять и покарали виноватых… Так что, брата моего во время стрельбы убили… Вот и говорят, будто я его убил… Ваше высокоблагородие, напраслина это… Так что, меня самого чуть жизни не лишили. Оружие отобрали… В погреб посадили…
Казалось, Кутырин не слушал и думал о чем-то другом. Прищурившись, он смотрел на огонь и медленно покачивал головой.
— Следовательно, брата твоего убил я? — спросил он.
— Нет… Как можно?.. Что вы, ваше высокоблагородие! — испуганно забормотал Кандыба.
— С твоих слов так выходит.
— Никак нет… И в мыслях не имел… Да разве там разберешь!.. Как на войне… Я к тому говорил, как вы есть…
— Ну, довольно! — остановил его пристав. — Черт занес меня в эту дыру! В первый день рождества — и некуда деваться. Со скуки сдохнешь!
Кандыба давно привык к таким резким переходам своего начальника.
— Истинная правда, ваше благородие! — угодливо согласился он. — Места здесь глухие, медвежьи… образованной компании не собрать. Дикость!
— В конторе сегодня бал-маскарад. Воображаю, чт это за бал!
Аким Акимыч вернулся к столу, взял бумажку и сложил ее вчетверо.
— Я считал, что типографию они успели увезти… — медленно проговорил он. — Это первый случай. Надо ждать еще… Типография где-то здесь. Понял? Держи нос по ветру. Большую награду получишь, если типографию найдем. Пока молчать!.. Ты здесь всех знаешь. Подумай, где искать и кто еще остался ненадежный.
