После бала - [68]

Я думала, что увижу машину Рэя на парковке, но ее все еще не было. Может, он зализывал раны, пил, работал – делал что угодно, желая отвлечься от меня. А может – и я склонялась к этому варианту, – я вела себя не так плохо, как боялась. Рэй, в конце концов, не знал, куда я отправилась той ночью.

Войдя в дом, я надеялась услышать Марию, но не раздавалось никаких звуков, и меня охватила паника. Но постепенно я смогла уловить ее тихий голос. Они были на кухне. Томми сидел на детском стульчике, а Мария смотрела, как он ест фасоль. Увидев меня, он улыбнулся.

– Вкусно? – спросила я и почувствовала небольшое головокружение. Я облокотилась на кухонную стойку и закрыла глаза.

– С вами все в порядке? – спросила Мария.

Я чувствовала, как они оба смотрят на меня. Я открыла глаза и улыбнулась в знак того, что все в порядке.

– Просто устала, – сказала я.

– Ах. – Мария повернулась к Томми. – Вот мой мальчик, – сказала она с ударением, когда Томми сжал фасоль в зубах. – Вот же он.

Материнство – это бесконечные мысли о неудачах, которые могут настигнуть твое дитя. И бесконечные размышления о том, как этого избежать, как защитить ребенка. Да, мама любила меня, только по-своему.

Я смотрела на Томми и видела будущее: он поднимает руку в школе и отвечает на вопрос учителя. Он идет за бургерами с друзьями и вместо картошки просит луковые кольца. Говорит девочке, что любит ее. Думая о будущем Томми, я была просто счастлива. Я это заслужила.

Рисуя в воображении свою жизнь, я видела рядом Иди, а не Джоан. Все равно мама заболела. Все равно она умерла. Я жила в старом доме в колониальном стиле с Иди, которая не причитала насчет того, что я скачу, как лошадь, которая была счастлива видеть меня по утрам, которая следила за тем, чтобы я была дома в комендантский час, а не околачивалась по городу вместе с Джоан.

Радость оттого, что я просыпалась каждое утро под тихий храп Джоан; чувство огромной важности перед тем, как зайти в клуб, на вечеринку; осознание, что я особенная, потому что Джоан меня любит; гордость, что мне досталась такая привилегия – идти по жизни вместе с ней, ведь она выбрала меня из такого количества людей, – все это пропало, испарилось. Вместо этого – любящая, постоянная забота Иди. Вместо этого – шум посуды на кухне, когда Иди готовит завтрак задолго до моего пробуждения. Вместо этого – ее прохладные губы, целующие мой лоб на ночь.

Я никогда не сомневалась в любви Иди. А вот с Джоан надо было попотеть и даже тайком шпионить за ней. Я оставалась одна на вечеринках, после того как она уходила с каким-то мальчиком. Всю жизнь мне приходилось быть с ней осторожной, и из-за этой осмотрительности меня тянуло к ней еще больше. Потому что без Джоан я была бы обычной девочкой, не имеющей права называть ее своей подругой. Джоан всегда светилась изнутри, в отличие от меня. Я точно знала, что без нее мир просто не замечал бы меня.

Но теперь я пыталась понять, что же со мной не так. Почему я так рвалась к девочке, теперь женщине, которая всю жизнь соблюдала определенную дистанцию? Что за огромное, вопиющее желание жило во мне? Почему я могла успокоиться, лишь завладев Джоан Фортиер?

Я вспомнила то свадебное платье, которое Иди сшила для меня. Оно все еще было у меня, где-то на чердаке, в коробке. Какими же изящными были его детали: ряд крошечных жемчужных пуговичек вдоль спины, кружевной воротник, фата до пола. Я совсем износила ее.

Действительно ли миру было настолько плевать на меня, как я думала? Или же я выбрала Джоан, потому что была молодой и беззаботной? Потому что спокойствие и терпение Иди не шло ни в никакое сравнение с дикой харизмой Джоан?

– Вот же он, – снова сказала Мария. Томми моргнул. – Звонила миссис Фортиер, – добавила она. – Просила срочно перезвонить.

Мэри проводила меня в официальную гостиную Эвергрина, а не в кабинет или столовую, как обычно. Я совсем не хотела там находиться, но должна была – ради себя самой, – чтобы наконец закрыть вопрос Джоан с Мэри.

Мне двадцать пять лет. Я больше не могла присматривать за Джоан.

Мэри выглядела решительно. Я присела на шелковый диванчик, Мэри – напротив меня, на стул с высокой спинкой. В комнате было почти сорок градусов жары, но Мэри не доверяла кондиционерам. В углу комнаты стоял вентилятор, от которого, естественно, не было толку. Она впервые не предложила мне попить, не помню, чтобы Мэри когда-то еще забыла это сделать. Я скрестила лодыжки, разгладила юбку на бедрах.

– Здесь очень жарко, – сказала я и тут же пожалела об этом.

Но Мэри, кажется, не заметила моих слов.

– Я позвонила, потому что мне нужна помощь, Сесе. Мне нужна помощь.

Я ждала. Вдруг Мэри показалась мне очень старой. Она выглядела на свой возраст. Даже старше. Она не была первой леди Эвергрина, несмотря на то что десятилетиями управляла Ривер-Оукс. Передо мной была пожилая женщина, излишне худая. На ней была рубашка, из ворота которой выглядывали ее выступающие ключицы, юбка, которую нужно было подшить.

Да уж, неприятное перевоплощение. Стыд – явно не то чувство, которое можно ассоциировать с Фортиерами. Это чувство я ассоциировала исключительно со своей семьей: с мамой, которой нельзя было довериться; с папой, который жил со своей любовницей в Уорике.