После бала - [2]

Моя семья тоже была богатой, но не настолько, как Фортиеры. Мама получила большое наследство, а отец был руководителем компании «Хамбл» и не искал нефть, как Фарлоу Фортиер. Замужняя жизнь моей мамы оказалась намного более скромной по сравнению с ее детством. Она выросла с дворецким, горничными и нянями в Саванне; в Ривер-Оукс она наняла одну горничную, одну няню и жила в доме, который не был даже близок к тому, чтобы можно было назвать его самым большим.

Но все же обе женщины назвали своих дочерей Джоан. На данный момент этот жест видится мне полным надежд. Джоан – такое элегантное имя. И сильное. Возможно, нашим матерям тогда казалось, что с мужским именем они дают силу своим маленьким крошкам. Может, они надеялись, что их девочки унаследуют мир мужчин, мир с привилегиями для мужчин. А может, они ничего такого и не думали. В 1932 году имя Джоан было пятое по популярности. Мэри и моя мама назвали нас Джоан, как и все остальные, потому что это было естественно: все так делали.

Но вернемся к тому первому дню в детском саду. Тем же вечером, после того как моя няня Иди накормила и искупала меня, пришла мама, чтобы уложить меня спать. Я рассказала ей, что у меня теперь другое имя. Естественно, она была в бешенстве. Моя мама всегда была в бешенстве. Но это имя все равно прилипло ко мне, и с тех пор я стала Сесе – не столько имя, сколько звук, двойной свист.

Я привыкла к нему.

Глава 1

1957 год

Джоан сидела в моей гостиной на низком оранжевом диване, попивая «Грязный мартини», свой привычный коктейль. Это был уже второй бокал, но Джоан всегда пила, как мужчина. В этот майский жаркий, душный день – в Хьюстоне лето всегда наступает рано – все у нас шло своим чередом. В августе Джоан уже не будет.

Мы с Джоан жили в пяти минутах друг от друга в Ривер-Оукс, самом красивом районе Хьюстона – один дом шикарнее другого. Люди, живущие в Ривер-Оукс, ощущали себя очень важными. Газоны были настолько широкими, что их можно было бы использовать как пастбище, дома – настолько величественными, что их можно было спутать с замками, а сады и эспланады – такими ухоженными, как в Версале. Само собой, в Хьюстоне были и другие неплохие районы, но Уэст-Юниверсити не был достаточно роскошным, а Шейдисайд не был достаточно большим, он больше походил на скопление домиков, чем на район. Ривер-Оукс был будто из другой вселенной. Попав на его территорию, ты оказываешься на захватывающей и бесконечной земле.

Мне было двадцать пять, у меня был маленький сын, и я проводила дни, посвящая их дому и друзьям. В общем, я исполняла роль молодой богатой домохозяйки. Женщины в Ривер-Оукс в основном все были домохозяйками. Ну а чем еще мы могли заняться? Я была членом Ривер-Оукского клуба садовников, Хьюстонской юношеской лиги и женского книжного клуба. Джоан тоже, но все это не было ей интересно, поэтому она редко появлялась на встречах. Никто и не думал о том, чтобы лишить ее членства. Она была дочерью Мэри Фортиер, а Мэри была главой Ривер-Оукс в свое время. Кстати, я бы тоже устроила большой скандал.

Джоан бездельничала на моем диване в коричневом платье-рубашке из прошлой коллекции, с красным пояском на талии. В платье все было не так: слишком велико в плечах, грубая ткань, которая ничего не подчеркивала. У нее не было чувства стиля, когда речь шла об одежде; если мы ходили куда-то по вечерам, то я всегда ее наряжала. Или девушки из «Sakowitz» присылали ей готовые наряды, от обуви и платьев до белья и сережек.

Из нас двоих я всегда одевалась лучше. Даже сегодня, несмотря на то что я только один раз выходила из дому, чтобы посетить встречу Юношеской лиги, на мне была бледно-голубая юбка из тафты по колено, которая колыхалась при ходьбе и струилась от моей талии, как цветок. Надевая красивые вещи, я чувствовала уверенность в себе.

Все, что я сделала, – так это наклонилась и прикоснулась к краю ее рубашки, Джоан тут же закатила глаза.

– Я думаю, ты хочешь предложить распрощаться с этой рубашкой. Можешь отправить ее на кладбище одежды.

Она поставила свой мартини на маленький хромированный столик из стекла, который я купила специально для напитков, сложила руки за головой и потянулась. Движения Джоан были грубоватыми. Ее жесты не были аккуратными. Она оглядела гостиную, но не смотрела на меня. Ей было скучно.

– Где Томми? – неестественно-веселым тоном спросила она, чем совершенно сбила меня с толку. Может, Джоан и не было скучно. Затем я заметила, что ее выразительные карие глаза слегка припухли.

Она увидела, что я пялюсь на нее, и подняла брови.

– Что? У меня в зубах застряла курица? Я сегодня снова ела энчиладос с курицей у Феликса. С салом. Очень скоро я и сама стану энчиладос… – Она умолкла и начала теребить свое колено.

– У тебя все в порядке?

– Ты уверена, что больше не осталось тортильи? – спросила она, будто пошутив. Она разомкнула губы, обнажив ровные белоснежные зубы. На секунду я забыла, о чем меня спрашивала Джоан, и то, о чем ее спрашивала я.

– Томми? – снова спросила она.

Я позвала Марию. Она появилась через секунду с маленьким темноволосым Томми на руках. Мария была нашей горничной, но и помогала с Томми. Женщины из нашего круга удивлялись, почему я отказываюсь от дополнительной помощи, почему не найму няню для Томми, и хотя я беспокоилась, что они могут подумать, что у меня нет денег на няню для Томми, я не хотела никого нанимать. Я держала Томми подальше от чужих, даже от чужих, нанятых мною, – мне так было спокойнее.