Пощечина - [160]

И тут — впервые — Айша вспылила:

— Убирайтесь. Вон из моей жизни!

Они ушли. Покинули клинику. Он потянулся к скобке, стал ее вытаскивать. Казалось, сейчас ничего важнее и быть не может. А вдруг кто-нибудь на нее наступит! Не кто-нибудь — собака.

— Встань.

Он мотнул головой. Он не встанет, не будет слушать маму.

— Встань, Рич!

Он повиновался. Айша все еще обнимала Конни. Никто из них на него не смотрел. Сам он отводил взгляд от матери.

— Это правда? Ты солгал им из-за… из-за… из-за своего нездорового влечения к Гектору? — Он был не в силах посмотреть на нее. Голос у мамы был презрительный.

Должно быть, я им омерзителен. Ему ничего не оставалось, как пожать плечами.

— Да, — пробормотал он. Даже ему самому его голос показался слабым, чужим.

— Мне так стыдно за тебя.

Он посмотрел на мать. Увидел ее будто в первый раз. Он думал, она плачет, но она не плакала. Глаза ее были сухими, гневными. Она размахнулась. Он закрыл глаза.

Пощечина обожгла, как огонь. Он отшатнулся, задом наткнулся на стол. Щека горела. Но это было справедливое наказание. Он услышал, как вскрикнула Конни.

На самом деле ему было не больно, физическая боль — пустяки. А вот слова матери его глубоко ранили. Их он никогда не забудет. Ей за него стыдно. И он это заслужил. Заслужил, заслужил, заслужил… Вот тогда-то он и побежал. Сверкая пятками, промчался через регистратуру, мимо испуганных животных и клиентов, выскочил в дверь, на улицу, в большой мир.

Он бежал и бежал. Вот он на улице, вот он возле дома, вбегает в дверь. Он в ванной, шарит в аптечке, на пол падают склянки. Он нашел бутылек с каким-то препаратом, даже не читая этикетки, высыпал таблетки в ладонь, запихнул в рот, проглотил, запил водой из-под крана. Сел на край холодной ванны и только тогда сумел остановиться. Он остановился, затих. Все, он «в зоне». Теперь «в зоне», он будет ждать наступления смерти.

Были три обстоятельства, вновь пробудившие в нем жажду жизни:

стук капель воды, падавших из крана в фаянсовую раковину: как-кап-как-кап…

желтый луч света, преломлявшийся в красно-золотистый через рифленое стекло в потолке…

мысль о том, что он не хочет, чтобы его мама осталась одна, без него…

Ричи вытащил из кармана мобильный телефон. Стал набирать: 0-0-0. Услышал, как хлопнула входная дверь.

— Мама! — закричал он. — Мама! — Шаги матери загремели по узкому коридору. Она влетела в ванную. Он протянул руки: в одной — пустой пузырек, в другой — мобильный телефон.

Она вызвала у него рвоту — нагнула над ванной, засунула ему глубоко в рот пальцы. Он сопротивлялся, давился, потом его стало рвать, жидкая желчь потекла по его подбородку, по пальцам матери. Его скрутило в конвульсии, и на эмаль ванны вместе с желчью вывались ошметки еще не полностью переваренного бутерброда и таблетки. Слава богу, его мама была спокойна. Теперь, когда он знал, что он не хочет умирать, он боялся, что отрава, которую он принял, его убьет. До больницы Эппинг мама ехала быстро, но машину вела аккуратно, ругаясь на каждом светофоре, если им приходилось останавливаться на красный свет, проклиная политиков, продавших старую больницу, в которой он родился, ту самую, что раньше стояла прямо за углом от их дома. Время от времени она гладила его по голове, требовала, чтобы он в точности описал свои ощущения, спрашивала, не чувствует ли он онемения или боли. А на него, как ни странно, снизошел удивительный покой, он воспринимал только сложную структуру света и звука. Его мама, бросая автомобиль то в одну сторону, то в другую, обгоняла машины на Спринг-стрит.

— Детка, — обратилась к нему она, когда их автомобиль свернул на длинную полосу автострады. — Прости, что ударила тебя. Больше такого не повторится.

— Я не в обиде. — Он не лгал.

— Я ведь прежде тебя никогда не била, верно?

— Только раз или два.

— Нет, — уверенно, страстно возразила она. — Шлепала тебя пару раз, когда ты был малышом, это да. — Он кивнул, понимая, что для нее это очень важно. — Один раз, когда ты сунул руку в пламя свечи. Один раз тебе досталось по попе, когда ты нагрубил бабушке. Но по лицу я тебя никогда не била. Никогда.

Что верно, то верно. Для нее было важно, чтобы он вспомнил, — и он вспомнил. Ричи поморщился. Схватился за живот, ощущая на языке мерзкий вкус желчи.

— Мы уже почти приехали, — сказала мама, не отводя глаз от дороги. — Почти.

— Прости, мам. — Он говорил искренне. Он горько сожалел обо всем, что случилось.

— Рич, я люблю тебя. И очень горжусь тобой. — Ее голос дрогнул, пожелтевшие от никотина пальцы стискивали руль, розовый лак на ногтях местами облез. Она шмыгнула носом. — Но то, как ты поступил с Гектором, с Айшей и с Конни, это гадко, парень. — Она взглянула на него: — Сам-то ты хоть это понимаешь?

— Да.

— Гектор — женатый человек, детка. Он любит Айшу. Тебя он никогда не сможет полюбить.

Нет. Он убрал ладонь с живота. Боли не было, пока. Он поправится. Выздоровеет.

— Гектор даже не знает, кто я такой. — Он закрыл глаза, подставляя лицо ветру. Тепло; нет, жарко. Приятно. — Кажется, я люблю Ника.

Ну, вот он это и произнес.

Мама взяла его за руку, крепко ее стиснула. Ладонь у нее была влажная, маслянистая от пота.