Пощады нет - [82]

— Ты можешь прибить мне семафор?

И Карл, волей-неволей, стал возиться с кусочками жести; глядя на свои пальцы, перепачканные машинным маслом, он рассмеялся. Тогда Карл-младший в восторге показал ему свои снова вымазанные маслом ручонки. Фрейлейн строго поглядела на него. Но хозяин, продолжая стучать молотком, пояснил:

— Да без масла никакая машина не пойдет.

Наконец, он поднялся и мягко сказал:

— А теперь у меня дела.

Юлия-младшая подскочила, предупреждая его, к двери. В эту минуту по коридору, шурша светлым утренним платьем, прошла мадам. Она обернулась к мужу:

— Карл? Ты здесь?

И зевнув: — Прости, я так крепко спала.

Он извинился за то, что не может подать ей руку — она в масле. Юлия удивленно раскрыла глаза. В столовой Карл был ласков, задумчив, говорил о детях; сидя против нее, подперев рукой голову, он смотрел, как она, против всяких правил, одна медленно пьет свой кофе. Сильно заинтересованная, она разглядывала его. Жаль, что я так поздно вышла, я с удовольствием поглядела бы, как он играет с детьми, может быть, он когда-нибудь вспомнит, что я — мать этих детей.

А он — он сегодня, в воскресенье, должен был совершить обход один, в сопровождении горничной, а потом искать пристанища у детей… Обида засела глубоко.

На кухне не умолкали возбужденные голоса, сияющая горничная стояла у плиты около кухарки, барин, оказывается, вовсе не такой сердитый, о, он страшно взыскательный, но такой деликатный, с ним в десять раз скорей договоришься, чем с этой ленивой барыней, она отговаривается мигренью только для того, чтобы увильнуть от обхода. Горничная и кухарка были взбудоражены и, вне себя от любопытства, ждали развития событий. Пришла фрейлейн, самолично вынесшая на кухню поднос с остатками детского завтрака; фрейлейн была сама не своя, кухарка и горничная косо оглядывали белоручку, которая снизошла до них, Сами посудите: теперь не знаешь, можно позволить мальчугану возиться с маслом или нельзя, он показал хозяину свои грязные руки, и тот лишь рассмеялся: вы что-нибудь понимаете?

Кухарка продолжала возиться у плиты, горничная делала вид, что ничего не слышит, обе предоставили фрейлейн возмущаться. А вечером этого воскресенья жених горничной, зайдя за ней, застал ее в чертовски игривом настроении, она плавала в таком блаженстве, какого давно не знала. Навестившая же фрейлейн сестра застала фрейлейн в слезах, — неприятности с хозяевами, дети получили шлепки, сидят один — в одном, другой — в другом углу.

Подвечер барин с барыней поехали к ее родителям, и по дороге, в машине, она поняла, что в нем ничего не переменилось. Нащупывая его настроение, болтала она о кризисе. Он отвечал поверхностно: нынче нужно тесней сплотиться, опасно недооценивать серьезность положения, своим равнодушием мы рискуем навлечь на себя хаос. Он сидел рядом с ней с утомленным, без улыбки, лицом, и она чувствовала — он страдает, он все-таки ей не безразличен, он все-таки муж ей, он задумчивый, страдающий, он был, как всегда, неумолим.

Да, сегодняшнее утро заставило плечи его сгорбиться, он предчувствовал одиночество такое же, как до женитьбы, и в сущности, еще более страшное — мать была на стороне Юлии (о, как тяжелы эти воспоминанья детства, вражда с матерью). Но — он открыл глаза, — что это я, что за мысли об одиночестве? Он — у власти, он — за рулем, он — не знает над собой никаких хозяев — ни на фабрике, ни дома.

Так говорил он себе. И хотел верить в это.

Неизбежно за тяжелым, выматывающим нервы днем, приходит ночь. Люди могут не только действовать, не только успокаивать себя словами, но они могут также найти доступ к источнику жизни, к ключу вечной молодости, погрузившись в сон. С первым глотком сна улетучивается забота, разглаживаются морщины, и человек только дышит, лежит, чувствует. И хотя он остается самим собой, между ним и природой исчезает грань, он — в каплях дождя, он — в свете солнечного луча, он — часть высокой липы, он сливается с зеленой травой. Ударяет колокол, вторгается действительность. Подобно вольно взмывающей в поднебесье птичьей стае, которая от выстрела сбивается в тесную кучку, человек постепенно сжимается, и вот уж на подушке вырисовываются круглые очертания головы, голова устало поворачивается, на одеяле видны руки, на простыне лежит, вытянувшись, тело, и два глаза устремляются в полутьме на оконную раму, на клетку со спящим щеглом. Мы опять здесь, те же, что вчера.

Корректный майор провел тяжелую ночь. Он имел неприятнейший разговор с супругой, которая настаивала на необходимости, ввиду растущего со дня на день кризиса и постоянного падения курсов, как можно скорей закончить переговоры с Карлом. В министерстве уже прощупана почва насчет поставок, и теперь, когда надо действовать, он в кусты.

— Ты кончишь агентом по страхованию, дорогой мой.

— Бедность не позор.

Она зашипела:

— Позор, говорю я тебе, позор! Я не буду твоей горничной. А кроме того, это — мои деньги.

Рано утром майор бросился и Карлу на фабрику. Несколько дней назад, услышав предложение майора, Карл был потрясен. Теперь он относился к этому спокойно. Сперва человек испытывает замешательство, потом он прозревает и берет вещи такими, как они есть, надо всегда без оглядки итти прямым путем (знать бы только, где он — этот прямой путь).