Пощады нет - [62]

— Ты ведь, Женевьевочка, сохрани бог, не думаешь, что я супруг тебе?

— Почему мне не думать этого? Разве я не могу иметь мужа?

Эрих посмотрел на нее неподвижным взглядом, побледнел, поднял руки и всмотрелся в них — они дрожали. Он проследил за ними: дрожь была мелкая. Мать что-то шепнула на ухо Женевьевочке. Та вздрогнула, топнула ножкой. Страдающий грешник, Эрих, выдохнул:

— Но я ведь не хочу супружества, Женевьевочка, ради бога, пощади меня. Что я тебе сделал плохого? Что ты от меня хочешь?

Женевьевочка зашипела:

— Маменькин сынок, — и выбежала в соседнюю комнату.

Карл откинулся на спинку кресла. Как Эрих близко принимает к сердцу женские дела, мысли и чувства этой маленькой особы — просто трогательно! Расхаживая взад и вперед по ковру, Эрих говорил:

— Это не для меня. К Женевьевочке у меня не осталось никакого чувства, мне с ней не справиться, я сам стану плохим, если она не уйдет.

И Женевьевочка сдалась, но, конечно, не под влиянием беспомощности Эриха, а под натиском его родных и знакомых. Ей объявлен был бойкот всеми друзьями Эриха, ее обвиняли в том, что она злоупотребила добротой Эриха и заставила его на себе жениться, — о, все, все, что она втайне собиралась сделать с ним и что она уже сделала, — все это неоднократно обсуждалось, можно сказать, открыто при Женевьевочке, дебатировалось в задней комнате за магазином эриховскими «рыцарями круглого стола», и как это звучало здесь! Она знала, что, останься она с Эрихом с глазу на глаз, она бы все снова уладила, но именно этого друзья старались не допустить. Едва «рыцарям» стали известны все обстоятельства, как Эрих немедленно получил от них постоянного тело- и душехранителя. Мать, Карл и вместе с ними Юлия много смеялись, когда узнали об этом постановлении. Видя печальный взгляд Женевьевочки, Эрих не раз хотел уклониться от услуг своего стража, но страж был неумолим. Стороны вступили в переговоры. Вынырнула на поверхность и мать Женевьевочки. Покидая Эриха, долго обитала его, обливаясь слезами, Женевьевочка, он всплакнул с ней вместе. Вечером же веселый страж Эриха вызвал к нему его мать. Эрих лежал в страшном истерическом припадке, какие бывали у него только в детстве.

Еще в тот же вечер Карл отвез брата к себе.

Через несколько недель Эрих оправился, но побледнел и похудел. Женевьевочка, получив небольшую денежную компенсацию и поджав хвостик, без шума вернулась в родительский дом. Через год она. бахвалясь, называла свое замужество удачным разбойничьим налетом.

Толстяк клялся матери, что никогда больше не оставит ее. Она улыбалась:

— До следующего раза.

— Нет, мама, все, — только не женитьба… Это страшно. Я никогда не думал, что нечто подобное вообще возможно. Милые и приятные люди, становясь мужем и женой, превращаются в хищных зверей. Такому миролюбивому человеку, как я, это не под силу.

С этих пор Эрих обедал большей частью у матери. Как она радовалась, когда впервые после выздоровления Эриха к ней заехал и Карл на четверть часа. Разливая им суп, она сказала:

— У меня, ребятки, вы всегда найдете надежный приют.

Книга третья. Кризис

Суровые времена

Надвигались суровые времена.

Мирное сожительство людей, если бы их предоставить самим себе, могло бы продолжаться десятки лет, с теми или другими переменами, поворотами, люди бы постепенно старились и, наконец, по воле природы, принимали бы горизонтальное положение. Но так уж устроен мир, что все в нем связано, что муж не может жить без жены, жена — без мужа, дети — без родителей, а эти крохотные группки людей зависят от больших, те — от еще больших, и так далее. Когда мир был мал, людские орды уходили в степи, жили там жизнью дикарей, и все их помыслы сводились к пастбищу, к погоде, к приросту овечьего стада, к количеству молодняка. Но когда были построены железные дороги и пароходы, аэропланы, телеграф, телефон и радио, люди отказались от права на тишину, они простерли связующие нити по всему миру и обрекли себя тем самым на зависимость от любого события, в какой бы отдаленной точке мира оно ни произошло.

Как разбогатело большинство стран! Это было настоящее процветание, краса и блеск. Наш город разросся, как гигантское дерево, как многоствольный клен со сложным переплетом ветвей; год за годом откладывала кора дерева новые круги, оно ширилось, цвело. И вот издалека стали доводиться злые вести — мир, конечно, велик, но так ли он уж велик в наши дни? — вести о банкротствах и банковских крахах, но, в конце концов, кому какое дело до этих далеких событий, да, помимо того, одно-другое ранение не так уж страшно. С этой поры в газетах появились какие-то имена, которые уже не сходили с газетных столбцов, как досадное, жирное пятно.

Носились слухи о катастрофически падающих курсах акций, о миллионерах, становящихся нищими, о раскрытой где-то грандиозной афере, причем приводились такие фантастические цифры, что у рядового рабочего или чиновника волосы на голове становились дыбом. Раздавались голоса, утверждавшие, что все это — плоды проклятых спекуляций, что вся биржа заражена. От этих утверждений оставался один шаг до краткой формулы, давно усвоенной бедными получателями жалований и поденной оплаты: сама биржа и есть очаг заразы. Вначале еще можно было утешаться тем, что пострадавшие страны территориально расположены далеко, мелкий люд даже полагал, что следовало прервать с этими странами телефонную связь, как бы окружить их кольцом карантинных загородок.