Пощады не будет никому - [30]

— Как это? За что такие большие сроки?

— Ну, Юрий Михайлович, надо, надо изолировать от дела одного человечка — несговорчивый. Ты уж постарайся, а мы тебя не забудем.

Прошкин умел передавать взятки судьям, его-то они знали — не сдаст.

Правда, чаще он выполнял другую функцию: наказывал неугодных бандитам, причем делал это от имени государства. Юрий Михайлович Прошкин старался. И человек, рассчитывавший за небольшой проступок получить небольшой срок, вдруг получал пять, а то и шесть лет строгого режима с конфискацией всего имущества.

Именно подобные поступки, с максимальными сроками, принесли Юрию Михайловичу Прошкину славу непримиримого борца с преступниками и коррупционерами, неподкупного слуги народа. И ему в ближайшие полгода светило солидное повышение.

Да, что и говорить, Юрий Михайлович Прошкин умел работать, умел изобличать преступников, умел находить даже у честных людей, за что зацепиться, а затем, воспользовавшись слабиной и испугом, раскрутить человека так, что тот сам удивлялся и начинал выдавать компромат на самого себя и своих близких. Было в нем что-то от гипнотизера, от Вольфа Мессинга, умевшего пустую бумажку выдать за банковский билет. И самое главное, по этой пустой бумажке получить деньги.

Деньгами в этом мире Юрий Михайлович все измерял. Они для него были эквивалентом честности и мерилом неподкупности. Да, правду говорят, глаза у Фемиды завязаны, а в руках она держит весы с двумя чашами. И, как зачастую случалось, повязка на глазах прокурора Прошкина оказывалась прозрачной, а на обоих чашах весов лежали тяжелые пачки денег. И кто больше даст, та чаша и перевешивала, хотя случалось и наоборот, и случалось довольно часто. К нему приходили те, кто его хорошо знал, хорошо и душевно с ним разговаривали, как правило, намеками, недомолвками:

— Ну да, Юрий Михайлович, все правильно. Стрелял человек, стрелял. И разрешение на хранение оружия у него нет, и выпивши он был. Но ты же понимаешь, посадить такого человека — это выкопать себе могилу.

А может, лучше устроить так, чтобы получил какой-нибудь Борщев Валерий Васильевич, шестьдесят пятого года рождения, два или три года условно?

А прокурор в интимной обстановке за свои услуги, за свое старание тоже получал пару пачек стодолларовых банкнот. Как он сам говорил заказчику, «каждый год, который я скощу, будет стоить десять тысяч или пять тысяч, в зависимости от сложности дела». И, когда какому-нибудь отъявленному головорезу, на котором клейма негде ставить, светило лет восемь строгого режима, а то и «вышка», Юрий Михайлович старался изо всех сил и подавал дело таким образом, что даже у видавших виды судей краснели лица, а пальцы подрагивали, постукивая карандашом по листу бумаги.

И выходило, что отъявленный бандит, которому светило самое меньшее лет восемь строгого режима, вдруг получал два или три года. А те пять лет, которые Юрий Михайлович вместе с расторопным адвокатом выторговывал у правосудия, оплачивались сторицей — за каждый год пять тысяч адвокату и пять тысяч прокурору. Правда, случалось, перепадало и судьям, не без этого.

Юрий Михайлович Прошкин политических дел не любил. И не потому, что не разбирался в этом. Скорее, наоборот — он слишком все хорошо знал и понимал, что сегодняшний преступник, сидящий в Лефортово в отдельной камере, всеми отвергнут, а завтра или через полгода Дума этого человека оправдает. И тогда бывший преступник вдруг покинет тюрьму, его встретят цветами, а встреча будет транслироваться по всем каналам телевидения. А еще через пару месяцев он обязательно, если был политическим преступником, станет народным депутатом, получит иммунитет неприкосновенности и будет возглавлять в Думе какую-нибудь законодательную комиссию. И тогда прокурору, который вел его дело, может очень сильно не поздоровиться.

Вот именно поэтому Юрий Михайлович Прошкин не любил политических дел, не любил даже с ними связываться и давать консультации своим коллегам по подобным вопросам. Правда, его чутью мог позавидовать даже охотничий пес, самый чистокровный, самых высоких кровей.

Пару раз в своей жизни Прошкин занимался политическими делами, и довольно успешно, но тогда он наверняка знал расклад сил, тайный и явный. Его коллеги и те, кто имел очень высокие должности, морщились от того, с каким рвением и старанием вел дела прокурор Прошкин.

— Ох, смотри, Юрий Михайлович, смотри" И на твою задницу припасена горячая сковородка.

— Может, и припасена. Закон — он для всех закон, — гордо вскинув голову, отвечал злопыхателям Юрий Михайлович Прошкин. — Я закон не нарушаю, действую по букве.

— Знаем мы эти буквы, для одних они большие, для других маленькие, да и сам ты, Юрий Михайлович, прекрасно понимаешь, что такое закон в наше время.

Это — дышло: куда повернул, туда и вышло.

— Нет, закон есть закон. Он для всех одинаков: и для министра, и для простого механика авиамоторного или автомобильного завода, и для торгаша в киоске. Для всех одинаков: и для прокурора, и для генерала.

— Так-то оно так, Юрий Михайлович, но смотри.

Прошкину этого можно было не говорить, он и сам прекрасно все понимал, и, надо сказать, в тех двух делах он вышел победителем. Процессы получились шумные, о них писали и в газетах, говорили по радио, показывали по телевидению. И вот именно после них Юрий Михайлович получил славу неподкупного и честного юриста, борца за справедливость и карающего меча правосудия. И этот меч, надо сказать, не затупился. Юрий Михайлович применял его, применял с толком и знанием дела. Иногда, правда, он им только размахивал, меч сверкал, всех пугал, в итоге дело оказывалось пустяковым и преступник отделывался условным сроком. Тогда Прошкин принимался рассуждать о демократии и новых веяниях.