Поселок Тополи - [11]

— До скорого, — сказал Джон.

Он не оправдывался, не просил разрешения уйти. Сирена еще не смолкла, а он уже бежал между рядами кустов вверх, к дому. Отец смотрел ему вслед, слишком подавленный, чтобы возражать, чтобы хотя бы попробовать его вернуть. Он стоял неподвижно, обливаясь потом, и последние его силы словно уходили через ноги в землю.

— Лорна… — выдохнул он. — Ох, Лорна…

Может, он и не хотел этого, но его вздох связал ее как цепями. Придется ей терпеть до конца. Придется занять место Джона. Придется обирать малину, пока не потеряешь сознания от жары или отец не сдастся.

3. Пожарная тревога

Питер Фэрхолл услыхал сирену, когда поднимался от ручья к дому. Он осторожно шагал между рядами молодых гладиолусов, посаженных садоводом, который арендовал у Фэрхоллов несколько акров земли. Дедушка уже давно сам не обрабатывал свой участок.

Сигнал пожарной тревоги Питер слышал в лесу впервые, но сразу понял, что это такое, и остановился как вкопанный.

Он не раз думал, каково это было бы — услышать сирену, когда есть настоящая опасность, когда все вокруг сухое, как в пустыне, и знаменитый северный ветер вот-вот раздует кромешный ад. Теперь он это узнал. Но, узнав, не поверил. Пожар? Как он может случиться? Пожары бывают в газетах, а не в жизни. Между газетной страницей и настоящей жизнью большая разница. Разница не в расстоянии, не во времени разница между тем, что случается с другими, и тем, что может случиться с тобой.

Но сирена все выла то громче, то тише, то опять громче, и Питер почувствовал, что ему не по себе, что он растерялся, точно разом иссякла та нормальная, бездумная сила, что должна бы толкать его дальше вверх по склону, к дому. Он перестал двигаться. Он почти перестал дышать.

Пожар в такой день — это, наверно, очень опасно. Пока никаких признаков пожара нет, но, может быть, он, сам того не сознавая, уже некоторое время чувствовал запах дыма. Он видел ясный горизонт миль за пять на юге и на западе и туманный горизонт миль за двадцать на востоке. Взглядом он за несколько секунд обвел эту огромную дугу и не увидел ничего похожего на облако дыма. Только с севера горизонт загораживала горная гряда. Там и вправду мог быть пожар — небо там было какое-то другое: ярче, белее. Да и с солнцем, на которое он старался не смотреть, творилось что-то странное. Между глазами и солнцем точно была натянута прозрачная пелена, как из тончайшего шелка. И вой сирены объяснил ему, что это значит.

Он поежился. Странное чувство охватило его. Он словно увидел огненный горизонт и огненное небо. Даже ощутил, что на него пышет жаром, таким нестерпимым, что заслезились глаза. Он видел горы, объятые пламенем, деревья, горящие, как лес исполинских свечек, но в то же время видел их и такими, как они были, — пыльно-зелеными и коричневыми, растрепанными ветром, такими, какими видел их в ветреные январские дни, с тех пор как себя помнил. Глупая, страшная мысль. Как он мог выдумать такое? Уж не хочется ли ему, чтобы это случилось? Но какая это была бы картина, какое невероятное зрелище: горит земля, горит небо, люди спасаются бегством. Он ясно видел черные фигуры на фоне пламени, как они бегут, нелепо размахивая руками. Сам же он существовал отдельно, смотрел со стороны. Как в кино. Знаешь, что это не на самом деле и актеры останутся живы и невредимы, даже если пожар настигнет их и поглотит.

Но вой сирены не умолкал, он словно плавал в воздухе, то близкий и явственный, а через минуту — далекий, еле слышный. Так корабль в бурном море то взлетает ввысь, то проваливается в пропасть между волнами.

— Питер!

Может быть, это ветер шутит шутки — противный ветер, что гудит в вершинах, беснуется, поднимает фонтанчики пыли с каждого незаросшего пятачка земли, заставляет птиц выделывать на лету причудливые зигзаги, срывает листья с деревьев, отламывает сухие сучья и швыряет их наземь.

— Питер, Питер, сюда!

Он и в первый раз слышал бабушкин голос, но откликнуться не было сил. Обернувшись, он увидел, что она стоит возле курятника.

— Иду! — крикнул он, хотя идти не хотелось ужасно.

Словно вторглись в его личную жизнь, словно прервали на самом интересном месте, когда он читал письмо, которого долго ждал. Требовательный голос бабки что-то разрушил.

— Скорее, скорее! — кричала она.

— О, чтоб… — пробормотал Питер. — Ну, чего там? — отозвался он. — Что случилось?

— Ты что, не слышал сирену? Пожар. Надо тебе ехать домой.

Он ощутил внезапную утрату, точно у него отняли что-то очень ценное.

— Ой, нет, — сказал он. — Вот уж нет. Чего ради?

Вверх по дороге с воем пронесся мотоцикл, а за ним — хвост оранжевой пыли. Он мелькнул за деревьями, взревев, одолел бугор и скрылся. Питер знал, кто это. Джон Джордж. Он-то едет не домой. Он едет делать нужное дело, как мужчина. Впрочем, Джон и есть мужчина, а не какой-то изнеженный мальчишка.

Стелла тоже услышала сирену. Она стояла в овраге, недалеко от ручья, где у ее отца был установлен насос — насос, который всегда портился, когда был нужен, а когда не был нужен, работал. Ручей был не тот, что протекал за домом Фэрхоллов, а другой.

Стелла искала Жюли и сейчас вдруг со страхом подумала, что Жюли и впрямь могла зайти далеко и заблудиться. До сирены эта мысль не приходила ей в голову: ведь Жюли, когда набедокурит, всегда прячется — замрет где-нибудь и молчит. Можно звать ее до хрипоты, стоя от нее в нескольких шагах, и не догадаешься, что она рядом. Жюли отмалчивается, пока не решит, что гроза миновала, пока в голосе, который ее зовет, не зазвучит усталость. Найти Жюли, когда Жюли знает, что на нее сердятся, — это почти невозможно.