Поселок на краю Галактики - [7]

— Нет. Не люди они. Голову даю на отсечение. Хотя людьми и прикидываются.

— Ты документы у них спрашивал?

— С хорьком легче беседовать, чем с кем-нибудь из них. Не успеешь рта раскрыть, а его уже и след простыл.

— Что — быстро бегают?

— Да нет. Еле ходят. Как медведи в цирке. Но не поймаешь. Объяснить это я не могу.

— Фотографировать пробовал?

— Пробовал. Ничего не вышло. То пленка бракованная, то проявитель не тот, то еще что-нибудь.

В это время в дверь постучали. Вошел дежурный с листком бумаги в руках.

— Позвонили с железнодорожной станции, — доложил он. — У одной гражданки сумочку похитили. С деньгами. Желтого цвета, из искусственной кожи, на длинном ремне.

— Вызови ко мне кого-нибудь из уголовного розыска, — сказал начальник. — Ты, Баловнев, можешь идти. Подумай хорошенько над моими словами. Да и постричься тебе надо. Что это за кудри!

В единственном кресле маленькой парикмахерской девчонка-практикантка возилась с заросшим, как Робинзон Крузо, рыжим верзилой. Баловнев повесил фуражку на крюк и принялся дожидаться своей очереди.

Минут через пять ножницы перестали щелкать, и девчонка, критически осмотрев свое творение, похожее на растрепанное сорочье гнездо, ледяным голосом осведомилась:

— Освежить?

Не дожидаясь ответа, она сдернула с клиента простыню и энергично встряхнула ее. Однако счастливый обладатель соломенных лохм не спешил покидать кресло. Баловневу пришлось встать и легонько похлопать его по лицу. Парень при этом вздрогнул, как от электрического удара. Обреченно закрыв глаза, он пытался засунуть что-то себе под рубашку. На его коленях, словно змея, извивался тонкий желтый ремешок.

Возня с железнодорожным воришкой растянулась почти до обеда. Вернувшись, в поселок, Баловнев сразу пошел в поликлинику. Главврач, сидя в терапевтическом кресле, царапал что-то авторучкой в амбулаторных картах, кучей наваленных перед ним на столе. Возраст его невозможно было определить на глаз. Он лечил еще бабушку Баловнева, а ему самому вправлял в детстве грыжу. Главврач постоянно выступал в клубе с беседами на медицинские и политические темы, больше всех в поселке выписывал газет и журналов и слыл непререкаемым авторитетом почти во всех житейских и метафизических вопросах.

— Заболел? — спросил врач.

— Да вроде нет. Интересуюсь, может ли медицина определить, нормальный человек или слегка того… — Баловнев покрутил пальцем у виска.

— Может. Кого осмотреть?

— Меня.

— Сам пришел или начальство прислало?

— Сам.

— Если сам, это уже хорошо. Садись, — врач указал на покрытую клеенкой кушетку. — Нога на ногу…

Он долго стучал молоточком по коленным чашечкам Баловнева, мял его мышцы, заглядывал в глаза и водил тем же молоточком перед носом. Потом заставил снять рубашку и лечь. Чиркая холодной рукояткой молоточка по животу Баловнева, он спросил:

— Травмы черепа имелись?

— Дырок вроде нет. А так — попадало.

— Душевнобольные среди родственников были?

— Точно не скажу. Прадед по отцу, говорят, на старости лет мусульманство принял. Хотел даже гарем завести, да люди не дали.

— Какое сегодня число?

Баловнев открыл уже рот, чтобы ответить, но тут почти с ужасом понял, что совершенно не помнит сегодняшнюю дату. Он точно знал, что нынче четверг, что со дня получки прошло восемь дней, но вот само число каким-то непостижимым образом совершенно выпало из памяти. Пока Баловнев лихорадочно искал ответ, доктор задал второй вопрос:

— Сколько будет семью восемь?

— Тридцать, — брякнул Баловнев, в голове которого уже совершенно перепутались календарь и таблица умножения.

— Так-с, — констатировал врач. — Психически ты, безусловно, здоров. Но вот нервишки пошаливают. Сейчас я тебе рецептик выпишу.

— Скажите, а галлюцинации от этого могут быть? Видения всякие?

— Например?

— Ну, такое вижу, что никто больше не видит.

— До Архимеда тоже никто не видел, что на тело, погруженное в жидкость, что-то там действует… — спокойно сказал врач, заполняя бланк рецепта.

— Меня из-за этого все за дурака считают.

— Не обращай внимания. Циолковского тоже в свое время многие за дурака принимали. Да и не его одного… А что ты, кстати, видишь?

— Таких… вроде бы людей. Но не люди они — точно знаю. И не к добру они здесь.

— Вот это принимай три раза в день. После еды. Чаще гуляй на свежем воздухе. Больше спи.

— Не спится что-то. — Раньше двух часов ночи уснуть не могу. Сова я.

— Ты не сова. Сова птица дурная и жадная. Ты, скорее всего — пес. Только не обижайся. Это в том смысле, что сторож и защитник. Ну, что бы все мы, бараны да овцы, без псов делали? Волкам бы на обед достались. Хорошая собака, заметь, по ночам почти не спит. Уже потом, со светом, придремлет чуток. С древнейших времен между людьми разделение пошло. По-нынешнему говоря, специализация. Пока одни у костра дрыхли, другие их сторожили. Может, ты и есть потомок тех самых сторожей. Отсюда и галлюцинации. Не спишь, волнуешься за нас, бестолковых, беду караулишь. Зазорного тут ничего нет. Собаки тоже, бывает, лают впустую, приняв за вора случайную тень. Лучше лишний раз поднять тревогу, чем проворонить смертного врага. Кстати, видения и голоса всякие были у многих великих. Вспомни хоть бы Жанну д'Арк. И Сократ всю жизнь следовал внутреннему голосу. Про библейских пророков я уже и не говорю, а ведь все они, согласно науке, вроде бы реально существовали. Душа иногда куда зорче глаз бывает. Если во что-то верить фанатично, об этом все время думать, многое можно увидеть, что сокрыто от человеческих глаз. Думаешь, это просто — видеть опасность? Напал на тебя бандит с ножом — разве это опасность? Опасность, что у нас в поселке за неделю вагон вина выпивают. Опасность, что мы детей своих воспитываем не так, как должны. Меня отец с пяти лет к работе приспособил. А теперь в первом классе ботинок одеть не умеют. До тридцати лет в детях ходят. Я уже не говорю про то, что некоторые забыли, для чего делалась революция. Опять деньгам молятся. Новые баре развелись. Горе наше стали забывать, смерть, голод. А ведь смерть к нам сейчас может за пять минут долететь. Вот спроси их, — он кивнул в окно, где, посмеиваясь над чем-то, судачили молодые медсестры, — что они знают о прошлой войне? Хиханьки да хаханьки, а все остальное для них — стариковское брюзжание. А ведь тут кругом могила на могиле. Через наши края кто только ни проходил, начиная от варягов и кончая фрицами.