Посадские сказки - [4]

— … Чи хочь воды тут напытыся дадуть?..

А в следующее мгновение Богдан Македонович появился в прихожей, держа в руках высокую глиняную кружку и довольно громко прихлёбывая из неё. Завидев Христину, он изобразил на лице своём удовольствие и остановился прямо напротив гостьи.

— Що ж ты, до мене? Ягидко? — спросил он у Христины.

Христина, никак не ожидавшая, что в доме духовника её ждёт такой игривый приём, в недоумении отвечала, с любопытством оглядывая поповича:

— Я… я к отцу Македону…

— Эта… к батюшке, — прошамкала Митрофановна, бойкая старуха, жившая в доме отца Македона и доводившаяся ему какой-то дальней роднёй. Митрофановна сама отворяла Христине и привела затем Богдана Македоновича.

— Нету… нету батюшки, — обратилась она к Христине.

И тыча скрюченным пальцем в Богдана Македоновича, прибавила зачем-то:

— Вот. Они есть.

— Ну! Стара! — скомандовал попович и мотнул головой, делая старухе знак, чтобы убиралась.

Митрофановна, ковыляя, убежала.

— Когда же вернётся отец Македон? — робея отчего-то, спросила Христина.

— Ах ты ж! Яка непонятлива! — притворно заахал Богдан Македонович, утирая губы рукавом старого побуревшего подрясника. — Ну, ходы ж сюды, зиронька! На вушко скажу…

И, пристроив на какую-то не то табуретку, не то тумбу, оказавшуюся под рукой, свою кружку, попович шагнул к Христине. Христина отступила на шаг.

— Яка ж гарна — умру! Яки ж очи… Якой поволокой взялись… Таки очи бувають тилька у закоханив… — понизив голос, сказал Богдан Македонович и ещё приступил к Христине.

Христина, слушавшая, точно заворожённая, полупонятные для неё слова, отступила ещё на шаг.

— Закохана, це ж ясно! Але в кого?.. Не за мною ли мреш, рибонька? — зашептал попович, и Христина ощутила на своём лице его сивушное дыхание. В то же самое время спиной она почувствовала стену.

— Ах ты ж… — хрипло и чуть слышно проговорил попович, наклоняясь к лицу Христины.

«Ах, ты ж…», — подумала Христина, отталкивая поповича.

— Завтра, — зашептала она, — буду ждать тебя завтра. В три… Придёшь? Нет… в час.

— А не брешешь? — в голос переспросил Богдан Македонович.

— Завтра в час, — уже в дверях повторила Христина.

До ратуши, помещавшейся в здании бывшей богадельни, добралась Христина на извозчике. Какой-то прыщавый чиновник, скрежетавший пером, в одиночестве являл собою всё присутствие. Услышав имя ратмана Хвастунова, он задумался, закусив кончик пера. Потом извлёк из ящика стола клочок серой бумаги, написал на нём несколько слов и, рявкнув внезапно: «Васька!», передал клочок явившемуся на зов мальчишке и повелел нести записку Алфею Харалампиевичу. Мальчишка убежал, а чиновник, пробормотав, что «сейчас придёт Хвастунов, он тут, недалече», заскрежетал пером с новой силой и прежним усердием. Христина, расположившаяся на плетёном стуле — лучшем предмете меблировки присутственного места — принялась тем временем осматриваться. Обстановка вокруг была скверной: оконные стёкла не мылись с того самого дня, как оказались в рамах. В углу стоял истрёпанный веник, а рядом, точно необходимый предмет, покоился сметённый в кучку сор. Государев портрет, писанный, верно, каким-нибудь местным художником-самоучкой, украшал одну из стен. Рядом с портретом помещалась литография, изображавшая посещение преподобного Сергия медведем. Внимание Христины притянул кусок хлеба, ради которого и состоялось посещение, и который медведь длинным языком старался препроводить с пня в собственную пасть. Преподобный взирал на эту сцену безучастно, словно думая о чём-то ином и ничуть не удивляясь диковинному поведению зверя.

За разглядыванием литографии застал Христину появившийся вдруг Алфей Хвастунов, недовольный вызовом и убеждённый в его пустячности.

Узнав, что просительница Христина и что явилась она с жалобой, Хвастунов прошёл в соседнее помещение, поменьше и почище. И, усадив Христину на чёрный кожаный диван, изрядно, впрочем, потёртый, сам присел напротив за стол и предложил посетительнице изложить своё дело.

И Христина, подумав о том, что Алфей Харалампиевич Хвастунов похож на налима — такой он был скользкий, так сложно было поймать его взгляд и понять, что именно выражает он в эту секунду, так неопределённы и невыразительны были черты его лица, — принялась рассказывать о возникшей нехватке наличных денег и о бесстыдстве купца Моисеева, не упуская подробностей и упирая на вероломство Фрола Савельевича.

Чем дальше рассказывала Христина, тем более заинтересованным казался Хвастунов, тем с большим вниманием прислушивался он к словам рассказчицы. А когда Христина обрисовала падение на колени и предложение ей купцом денег, ратман даже привскочил и прошёлся по комнате. Христина уж было хотела поведать и о том, как собралась она проучить купца Моисеева, но Хвастунов вдруг сказал:

— Это дело тако-ое! В полицию бы надо… Да ведь огласка…

— Досифей Тимофеевич… — начала Христина, но Хвастунов перебил её.

— Досифей Тимофеевич — оно, конечно, — человек уважаемый… Степенный человек… Благодарный человек… Умеет в положение войти. Должностишка-то у меня — что? Выборная должностишка, жалованья не положено. Писарям вон и тем положено, — и ратман кивнул в ту сторону, где скрипел пером старательный чиновник, встретивший Христину. — А бургомистру и помощникам — ни-ни!.. Досифей Тимофеевич — человек благодарный. Тут примерно такое дело…