Порядок слов - [4]

Шрифт
Интервал

Я вдогонку пишу. Рука мне
Изменила: на снимке камень
И нога – журавля ли, цапли?
Из машины, в лиловой шали,
Вышла дама; под каблуками
Листья ёжились и шуршали.
С водопада летели капли;
Скверный кофе в кафе напротив
Обжигал; мы сахар мешали
Долго-долго. На повороте —
Сквер, скамейки; листья шуршали
И бесшумно падали в воду.
Журавля – или цапли? – не было;
Мокрый камень лежал тюленем.
Журавлю полагается – в небо,
Долго ждать неудачников лень им.
Помнишь, как по траве кругами
Бегал пёс – ярко-рыжий, тощий?
Шелестела листва под ногами
Цвета пса…
                    Помнишь листья в роще,
Где живут в октябре Жар-птицы
Цвета листьев, летящих листьев… —
Помнишь?..

* * *

Дождик тикал виновато
За насупленным окном,
Растекался полосатым
Жёлто-серым полотном.
На будильнике четыре.
Парка еле тянет нить…
То ль повеситься в сортире,
То ли кофточку скроить.

Портрет

Непонятно, апрель иль ноябрь —
Небо пыльное, ветра свист,
И на ветке сухой, покарябанной
Бьётся ржавый, забытый лист.
Вянут губы, веки одрябли,
В чёлке ржавчина – или хна?
Не апрель, не апрель – ноябрь:
Желтизна, седина, хана.

На выход книги

Она пришла. Чего же боле?
Легла в дрожащую ладонь.
И сердце глупое от боли
Не лопнуло. Тихонько тронь
Рукою гладкую обложку,
Ещё чуть-чуть повремени,
Не открывай! Потом немножко
Обложки край приподними,
Скажи заветное: «Сезам…»
И просто – верь своим глазам.

Письма к Горацию

Междуречье

Я не писал давно тебе, Гораций.
Ты сердишься? Но в той цивилизации
(а не в стране), где я теперь живу,
Нечасто происходят déjà vu…
Трава и воробьи – совсем как те,
Но у котов туземных нет когтей
И в области хвоста недокомплект,
Равно как у их лающих коллег,
Зато и лают мало.
                              Как там мама?
Ты ей приносишь свежие цветы?
Спасибо, милый. Если бы не ты,
То впору крест на кладбище поставить,
Прости за каламбур. Да и она ведь
Меня простила б…
                              Дивная страна!
Жестоковыйные – как прежде, в междуречье,
Но о своем не ведают увечье,
И слово «волапюк» им не знакомо:
Живут себе, как раньше жили дома,
Но только в неметрической системе.
Длину привычно измеряют в инчах
(за это я б судил в системе Линча),
А паунд – святая единица веса…
Почем «паунд» лиха, именем Зевеса?!
Таинственные пишут эпликэйшн,
Но чтут – как раньше, там – своих старейшин,
А чтоб удобней чтить, их селят вместе
В одном большом, едой пропахшем месте,
Которое зовется норсинг хоум.
Приедешь – я свожу тебя на холм,
Откуда виден город сквозь туман.
Мы встретим много их, идущих нам
Наперерез, навстречу, – по глазам
Жестоковыйного узнаешь ты, Гораций,
Да по печати рабства на челе.
От желчи собственной я даже захмелел,
Словно отведал горечи Фалерна.
Ты думаешь, не прав я? Да, наверно…
Пора прощаться. Строго говоря,
Мне нечего добавить, кроме vale, —
Метрополис, седьмое мартобря

Nota bene

Поверь мне, что любое совпаденье
Имён, событий, дат et cetera —
Всего лишь опечатка,
                    как перчатка
Не с той руки. Под кончиком пера
Иль прямо на экране монитора
Такое возникает море вздора,
Что и не снилось вашим мудрецам,
И не приснится, милый мой Гораций.
Поэтому ты можешь не стараться
Распутывать ассоциаций вязь,
Чтобы найти таинственную связь
Событий-дат-имён того, кто с кем.
Ведь если в голове стихи роятся,
То это значит, что душа в тоске,
Не более. Такое мудрецам
Мы не доверим; я зову тебя «Гораций»,
Но кто ты, я уже не помню сам.

Полночное

Сегодня хватит стансов, мой Гораций, а поутру я б
начал с танцев, чтобы нежных граций прибавилось
как минимум на две. Зачем, мой друг, косишься ты
на дверь? Ведь мы с тобой ещё не танцевали и вряд
ли потанцуем уж теперь, а жаль: есть в танго магия
полёта, паденья и власть руки, объятья страх и жажда,
поворот и – твоей щеки касанье в полуобмороке
звуков и каблуков; касание мощней, чем обладанье,
но хватит слов о том, как мы с тобой не танцевали…
Рояль закрыт, уложен саксофон, и полночь – утоли
моя печали – станцует сон.

Письмо во время дождя

Дождь и гроза, и серое стекло
Кривыми струйками заволокло;
Ты помнишь ли, насколько хороша
Тёмная звериная душа?
А коль забыл, то зверя позови —
И он придёт, но если изнутри,
То не завидую тебе я, друг Гораций;
Извне бы лучше… Вот под шум акаций
К тебе в квартиру входит Бегемот.
Возможно, он – галлюцинаций плод,
А может, воплощенье Сатаны —
Ведь в свиту входит… Впрочем, там равны
И падший ангел, и ещё один —
Может, палач, а может, паладин
Его, того же… Что же ты один?
Зачем к тебе нейдёт твоя подруга?
Обидел чем? Или другого круга?
Но, может быть, ей тоже одиноко?
(Нам не унять небесного потока).
Ей пусто в одиночестве; так что же
Ты здесь один? Ведь это не похоже
Так на любовь, как не похожа страсть на страх,
Как завтра не похоже на вчера.
Сидишь, отрезан от своей любви…
Губами имя милой назови:
Оно – любовь. Толпятся кров и кровь
Составить рифму; триединство слов —
Загадка, тайна; и не нам с тобой решить:
Не делится.
                    В остатке слово: жить.
Не верится?..

Plusquamperfectum

Я будущего времени глагола боюсь, как чукча лазера.
Давно, на языке божественном глаголя, кручусь я
в настоящем – как в кино, когда впотьмах сидишь
в казённом кресле и жизнь чужую бдительно
живёшь, своей наскучив; ведая заране, что всё,

Еще от автора Елена Александровна Катишонок
Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Счастливый Феликс

«Прекрасный язык. Пронзительная ясность бытия. Непрерывность рода и памяти – все то, по чему тоскует сейчас настоящий Читатель», – так отозвалась Дина Рубина о первой книге Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой». С той поры у автора вышли еще три романа, она стала популярным писателем, лауреатом премии «Ясная Поляна», как бы отметившей «толстовский отблеск» на ее прозе. И вот в полном соответствии с яснополянской традицией, Елена Катишонок предъявляет читателю книгу малой прозы – рассказов, повести и «конспекта романа», как она сама обозначила жанр «Счастливого Феликса», от которого буквально перехватывает дыхание.


Когда уходит человек

На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.


Джек, который построил дом

Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.


Рекомендуем почитать
Послания

Книгу «Послания» поэт составил сам, как бы предъявляя читателю творческий отчет к собственному 60-летию. Отчет вынужденно не полон – кроме стихов (даже в этот том вошло лишь избранное из многих книг), Бахыт Кенжеев написал несколько романов и множество эссе. Но портрет поэта, встающий со страниц «Посланий», вполне отчетлив: яркий талант, жизнелюб, оптимист, философ, гражданин мира. Кстати, Бахыт в переводе с казахского – счастливый.


Ямбы и блямбы

Новая книга стихов большого и всегда современного поэта, составленная им самим накануне некруглого юбилея – 77-летия. Под этими нависающими над Андреем Вознесенским «двумя топорами» собраны, возможно, самые пронзительные строки нескольких последних лет – от «дай секунду мне без обезболивающего» до «нельзя вернуть любовь и жизнь, но я артист. Я повторю».


Накануне не знаю чего

Творчество Ларисы Миллер хорошо знакомо читателям. Язык ее поэзии – чистый, песенный, полифоничный, недаром немало стихотворений положено на музыку. Словно в калейдоскопе сменяются поэтические картинки, наполненные непосредственным чувством, восторгом и благодарностью за ощущение новизны и неповторимости каждого мгновения жизни.В новую книгу Ларисы Миллер вошли стихи, ранее публиковавшиеся только в периодических изданиях.


Тьмать

В новую книгу «Тьмать» вошли произведения мэтра и новатора поэзии, созданные им за более чем полувековое творчество: от первых самых известных стихов, звучавших у памятника Маяковскому, до поэм, написанных совсем недавно. Отдельные из них впервые публикуются в этом поэтическом сборнике. В книге также представлены знаменитые видеомы мастера. По словам самого А.А.Вознесенского, это его «лучшая книга».