Поругание прекрасной страны - [71]

Белым и нежным было ее горло. Мягкой была ее грудь под негнущимися от холода пальцами. От прикосновения моей руки она содрогнулась и на миг перестала дышать. Впервые в жизни тронул я женскую грудь. В этом было чудо, и томление, и жажда коснуться запретного. А вокруг нас больше не было зимы. Холод исчез, и с поцелуями пришло тепло, и во всем мире остался только звук нашего прерывистого дыхания.

— Я очень грешная? — шепнула она.

— Такая грешная, что дьяконы не усидели бы на скамьях молельни, но мне все равно. Ах, Мари!

Она улыбнулась, и под темным изгибом ее губ сверкнули белые зубы, когда она прошептала:

— Дьяконы стоят сейчас у печей или милуются с женами в кроватях. — И она поцеловала меня по-новому, яростно. — Йестин, милый, отведи меня на Вершину.

Всем существом я понял, чего она хочет, ибо в ней была дикая беззаботность, которая захватила меня, сделала причастным ее страсти — таинственной и непонятной после долгих месяцев холода. Словно между нами звенел аккорд, пронизанный нарастающей красотой и мощью, чистый и ясный, как зов трубы; аккорд, который овладевал всеми нашими чувствами и выковывал из нас единое целое, как под молотом два куска раскаленного железа превращаются в один.

Луна скрылась, в небе серебрились легкие облака, а к востоку от Койти слышалось уханье сов. Ему вторили другие звуки: ветер вздыхал среди вереска, и шумно захлопала крыльями птица, которую мы вспугнули, поднявшись с земли. Вся природа звала нас с безжалостной силой. Первая ласка распахнула шлюзы желания. Я без конца целовал ее, растворяясь в этом колдовстве, забыв обо всем в неодолимой жажде владеть ею.

— Ты знаешь, что случится, если мы пойдем туда? — спросил я.

— Да, — сказала Мари. — И пусть! Теперь мы соединены по обычаю. Я уже слишком долго томлюсь по тебе, Йестин. Возьми меня.

— Пойдем, — сказал я и повел ее к тропинке.

Прекрасна в лунном свете женщина, которая станет твоей подругой.

Мы шли по вереску молча, рука об руку. Ночь стала беззвучной, потому что ветер затих, а воздух потеплел, обещая дождь. В непроглядной тьме над нашими головами прокатился далекий раскат грома, и над Колдбруком сверкнула зарница. Когда мы добрались до гребня Койти и перед нами встало зарево Гарндируса, по вереску зашуршали первые капли дождя.

— Ах черт! — сказала Мари. — Мы тут насмерть простудимся.

— Побежим? — спросил я, хватая ее за руку.

— Только не назад в Нанти!

— Вниз к Шант-а-Брайну, — крикнул я. — Через кусты к нему в сарай. На сене нам будет тепло — видишь вон там огонек?

— Кто отстанет, попадет к черту на сковородку. — И, подобрав юбку, она помчалась во весь дух, прыгая через камни, так что только голые ноги замелькали. Я кинулся за ней как безумный, крича, чтобы она остановилась. Вниз, вниз по крутому склону, а кругом уже бушевала буря, разрывая небо, заливая темную землю потоками воды. Тучи трескались в синих вспышках молний, и после секунды затишья ливень еще сильнее обрушивался на гору. Догнав Мари, я схватил ее за руку и потащил вперед. Она потеряла платок, и ветер трепал ее мокрые волосы. Смеясь, еле переводя дух, мы скатились с обрыва к скотному двору Шант-а-Брайна, перелезли через забор и побежали к сараю, где ветер ворошил прошлогоднее сено. Вверх по приставной лестнице — и мы уже на сене, и крыша чернее угля в одном футе над нами. Но не от бега бешено стучали наши сердца, когда я повернулся и приник к ее теплому телу.

— Не шуметь! — прошептал я. — А то Шант-а-Брайн стащит нас отсюда вилами. Не смеяться и не звать на помощь, или он на всю округу расславит, чем мы здесь занимались. Ты промокла?

— До костей. Если я останусь в этом мокром платье, он наверняка услышит, как я стучу зубами. На мне сухая только ложка!

— Меня ты можешь не стесняться, — сказал я. — Мне приходилось видеть тебя даже без ложки.

— Боже упаси, — засмеялась она. — Да ты, никак, думаешь, что я стану раздеваться для тебя в марте? Тогда-то был июнь!

— Ну так лежи смирно, пусть тебя сено высушит.

Буря бешено налетела на гору, исхлестала ее громом и ветром и так же внезапно унеслась прочь. Снова засияла луна и чисто умытые звезды.

— Вовремя началась эта гроза, — сказал я. — Загнала тебя со мной в сарай, и теперь тебе отсюда не выбраться.

Она лежала не шевелясь и дышала ровно и спокойно.

— Мари, — шепнул я, приподнявшись на локте.

— Ш-ш-ш, — сказала она. — Спи!

— Спи? Да что это ты? Или я, по-твоему, не побоялся Шант-а-Брайна, чтобы спать тут? Этим я могу заняться и дома у себя в кровати.

— Спи, — ответила она, — потому что я передумала. Только тронь меня пальцем, и я завизжу, как тысяча кошек, и сюда сбегутся дьяконы со всей округи.

— Опоздала, — сказал я, найдя ее губы. — Дьяконы стоят у печей или милуются в кровати с женами, как я с тобой.

И когда я ее поцеловал, она обвила меня руками и притянула к себе.

Странна и удивительна первая ночь любви.

Кровь закипает от поцелуя, все быстрее стучит сердце и делает стальными мышцы, впервые познающие буйную радость мужества… Пальцы дрожат и шарят, слепо нащупывая во мраке теплые места, а нащупав, сжимают до боли. И пленным нет пощады. Жгучая мука учащенного дыхания — и уже поднято копье. Развеваются знамена, встают леса, и мечи в сатанинском упоении пожинают урожай. Лук изогнут в руках лучника, и стрелы летят, погружаясь в рану, разрывая плоть, — таково право победителя. И благородно молчание, и не дыхание — лишь вздох.