Порученец царя. Нарвский дьявол - [42]

У клинообразного раздвоения дороги Удача и казак разделились, и каждый потянул за собой часть шведов. За казаком помчались офицер и рядовой, остальные с унтер-офицером погнались за его другом. Те и другие вскоре потерялись за деревьями и пригорком.

Казак стал постепенно замедлять бег кобылы, успокаивая её неровный храп и дрожь. Потом развернул лошадь и пришпорил навстречу противникам, вынимая из ножен тяжёлую саблю и длинный кинжал. С лязгом стали о сталь клинки приняли удар клинков, сабля и кинжал отбили шпаги и проскочили между ними. Вновь повернув кобылу, казак в мгновение ока поменял оружие в руках, метнул кинжал в незащищённый доспехом бок драгуна, который открылся при развороте его лошади. Лезвие вонзилось меж рёбер, и одним готовым сражаться противником стало меньше.

– То дело, – подметил казак и, сощурив глаза, словно приготовившийся к решающему броску удав, добавил: – А теперь поглядим, чья кишка крепче.

Сабля опять очутилось в правой руке, и он стал быстро съезжаться с офицером.

На западе, за нитью зелёного леса по ту сторону озера, осталась видимой только половина от красного светила. Она выстлала к себе прямо по воде красную большую дорогу, как будто пыталась соединить тот, шведский берег, с этим берегом на землях Пскова и царя. Поглядывая на неё, передвигающийся верхом Удача ощущал себя бабочкой, которая наконец вырвалась из куколки. Полный опасностей кочевой образ жизни и размышления научили его разбираться в таких вещах. Переживаемое им настроение было следующей важной ступенью посвящения в новое проявление своей личностной природы. Это было сродни перерождению, а вернее, очередной подготовкой к перерождению после смерти. И желание временно оставить поприще лазутчика, было не спуском на ступень вниз, к прежнему состоянию духа и души, а шагом наверх, на следующую ступень посвящения, к более сложным особенностям мировосприятия и положения в окружающем мире. И этому нельзя противиться, иначе споткнёшься и погибнешь, неумолимо раздавленный судьбоносными обстоятельствами.

После схватки с драгунами при пересечении границы, он объезжал озеро с севера и теперь выезжал между стволами рыжих сосен к условленному месту возле устья хрустально чистой, прозрачной до дна речушки. Близ устья она замедляла течение, а дальше растворялась в заливе вытянутого и, как море, безбрежного на юге озера.

Две лошади стояли в воде, обмахивались хвостами, припадали к глади озера и тревожили её губами. Удача спрыгнул на песчаный берег, отпустил жеребца, и тот зашагал, присоединился к ним. Полька и казак расположились на пологом и зелёном от травы склоне. Присев на корточки, женщина наскоро перевязывала его товарищу предплечье, похожая на волчицу, зализывающую рану матёрому волку стаи. В простой одежде наездницы она вдруг предстала совсем иной, мало похожей на графиню, естественной, как окружающая природа, а потому естественно желанной. При его приближении казак здоровой рукой подобрал с травы серый парусиновый кошель, весело подкинул и поймал в широкую ладонь. В кошеле увесисто брякнуло серебро.

– Звучит казной офицера, – будто с укором насмешливо качнул головой Удача.

– Так сам подарил. Отказывался я, отказывался. Ну, никак! Пришлось взять.

Они засмеялись, переживая недавнюю погоню и схватку с драгунами.

– Ох, Сашка, – Удача присел рядом. – Везёт тебе на добрых дядей в военной одежде.

– Так я ж их перевоспитываю. Как злых псов палкой. – Он подмигнул товарищу, подбородком указал на женщину. – А тебе как удалось перевоспитать такую кралю?

Замечание не оскорбило её тщеславного самомнения, не покоробило панибратским тоном и смыслом. Она похорошела от странной, чувственной улыбки, поглядывала на Удачу с загадочным блеском в глубине синевы глаз. Казалось, она родилась именно для такой жизни и не спешила расстаться с ней.

Она закончила перевязку, и они решили в этом месте не задерживаться. Поднялись на коней, направились вдоль берега к югу, подальше от неспокойного приграничья, в котором рыскали ради грабежа шведские отряды. При попустительстве ливонских властей такие отряды начали нападать на купцов и опустошать в набегах русские селения, чтобы затруднить у границы снабжение войсковых частей вероятного противника. Шведский берег постепенно отдалялся, потом растворился меж вечерней мглой неба и тёмной водой. Псковское озеро стало представляться настоящим пресноводным морем. Солнце напоследок сверкнуло и пропало, и сразу показался бледный месяц. Лошади выказывали усталость: брели неторопливо, намекая своим наездникам, что пора бы уже позаботиться об отдыхе. Но на ночлег остановились, когда встретилась русская деревня, в которой смогли купить еды для ужина, хлеба и вяленой рыбы для предстоящего следующим утром длительного пути.

Ночь млела от тепла и неги. Низкие звёзды ясно мерцали в безоблачном небосводе. Кровь волновалась самим духом земли, бессознательным стремлением к продолжению жизни у травы, листвы деревьев, ощущением растворённых в воздухе любовных тревог птиц и всякой прочей твари, от комара на болоте и муравья в куче сухих веток до бессонно шатающихся лесом томимых тоской медведей и страстно танцующих рыб в воде. Молодёжь деревни развела большой костёр на поляне и устроила полночные языческие игрища. С потрескиванием сушняка в ярком огне костра сливались звонкие песни, тревожный смех девиц, их пронзительные визг и призывные выкрики. Со стороны опушки казалось, что подвижные тени охотно сопровождают участников хороводов и прыжков сквозь языки пламени.