Поручает Россия - [7]
На Варварке люди стояли разинув рты.
Солдаты-преображенцы полезли на крышу, стянули вещуна, заломили ему руки и поволокли. Народ нехотя расступался, пропуская их к Пожару. Мужик, юродствуя, хрипел, рвался из солдатских рук, бормотал неразборчивое. Солдаты вконец разозлились, подняли его, встряхнули и погнали пинками. Но Петр Андреевич видел глаза стеной стоящего люда, страшные это были глаза, и ежели бы могли, то убили этих в солдатских мундирах.
Да что мужик на Варварке, было и другое, и много страшнее. Роптали по всей Руси и на налоги, которыми царь задавил, и на наряды мужиков поставлять на строительство, обозы водить, дороги отсыпать, улицы мостить. И говорили, что на Дону казаки зашевелились, на Волге неспокойно. А стрельцы московские были подлинно как псы цепные — скалили зубы, подгибали мосластые пальцы в кулаки. Они бы давно в набат ударили, да боялись страшного человека на Москве — князя-кесаря Федора Юрьевича Ромодановского.
Как-то, выйдя с думным дьяком на крыльцо Посольского приказа, Толстой увидел Федора Юрьевича, шагающего через Соборную площадь. Походка у князя-кесаря была тяжелая. Ставил он ногу прямо, но так, что казалось, каждый раз обтаптывался, будто убедиться хотел, верно ли она стоит, устойчиво, надежно, и только после того другую ногу переносил и опять обтаптывался. Надвигался, как большой воз, нагруженный кладью, которой и цена и спрос есть. На мгновение его взгляд задержался на лицах думного и Петра Андреевича, но Толстой понял, что и за это малое время князь-кесарь отметил, кто перед ним стоит. Дьяк Украинцев с почтением и достоинством поклонился Ромодановскому, поклонился и Петр Андреевич. Глаза князя-кесаря прикрылись тяжелыми веками, и он ответил кивком. Шею, приметно было, гнуть ему трудно. Но как ни грозен был князь-кесарь Федор Юрьевич, а разговоры шли, Москва шумела, и не тут, так там выныривал человечек с криками и жалобами, попишко иной в церкви начинал говорить о грядущем Антихристе, подметное письмо обнаруживалось. На Мясницкую, близ Лубянки, где за высоким забором жил Федор Юрьевич, доносили об этом, и незамедлительно шли с Лубянки солдаты и брали тех крикунов в застенок. Но все одно первопрестольная была неспокойна…
Толстой, сидя рядом с думным дьяком над посольскими бумагами, только вздыхал. И тот, многодумный, понял его настроение. Пожевал губами, отсунул от себя листы и, сложив покойно руки на краю стола, сказал:
— Служу я в Посольском приказе более четырех десятков лет.
На лоб думного, заслоняя глаза, сползла седая прядь. Он поднял руку, поправил волосы и, в другой раз пожевав узкими, бесцветными губами, продолжал:
— Моей рукой писаны листы Андрусовского перемирия, по которому России были возвращены от Речи Посполитой захваченные неправедно Смоленск-город, Северская земля с Черниговом и Стародубом, достославный Киев и многие иные земли.
И вдруг думный выпрямил спину, глянул на Петра Андреевича повыше свечи, и пламя, хотя и неверное, высветило его лицо. Стали явны крупные черты, мощные брови и над ними — куполом — высокий лоб.
— И листы вечного мира с Речью Посполитой моей рукой писаны. А такой мир заключить было непросто. Константинопольский договор я же писал.
Петру Андреевичу разом припомнился идущий по Соборной площади князь-кесарь Ромодановский. Тяжкая его походка, придавливающий взгляд. И понял он: Украинцев и Ромодановский — одного поля ягоды. Да и не ягоды вовсе, устыдился в мыслях сравнению такому, но глыбы, валуны, а с одного поля точно.
— Так вот все то, — сказал думный с твердостью, даже странной при его больших годах, — державе было нужно. А то, что кричат ныне иные на Москве, — не России для, но едино лишь к пользе своей обращено, и ты об том помнить должен во всю службу твою.
Думный замолчал, придвинул к себе листы, долго-долго шуршал бумагами и, только спустя немалое время, сказал:
— Читай. Здесь слово каждое полезным будет в твоем деле в Стамбуле.
И передохнул, унимая закипевшее в груди.
В тот же вечер Петр Андреевич припомнил слова думного дьяка. Увязывал с Филимоном в коробья бумаги, которые должно было взять в Стамбул, и тут в палату вошел брат Иван. Остановился у притолоки и, засунув руки в карманы заячьей домашней шубенки, поглядывал с неодобрением. Высокий, в отличие от брата Петра, длиннолицый, с постриженной лопатой московской бородой. Сказал неопределенно:
— Собираешься?
Петр Андреевич оборотил к нему лицо.
— Да, — ответил, — торопимся вот, царь время на сборы дал малое.
— Так, — протянул Иван, — только с дороги и опять в путь… Прытко…
В голосе да и во всей фигуре его объявлялась недоговоренность.
Петр Андреевич, чувствуя, что брат что-то хочет сказать ему, отпустил Филимона.
— Ступай, — сказал, — позову.
Тот вышел. Брат, отвалясь от притолоки, прошагал через палату, проскрипев по половицам, сел к столу. Запустил пальцы в бороду.
— На тебя, — сказал Петр Андреевич с осторожностью, — жену оставляю, дом. Когда вернусь — не знаю.
В палате повисла тишина. Петр Андреевич смотрел на брата с вопросом.
— Об жене, — помолчав, ответил Иван, — не беспокойся.
И, отпустив бороду, посунулся на локтях через стол к Петру Андреевичу, глядя в глаза, сказал:
Этот номер журнала посвящен 50-летию Великой Октябрьской Социалистической Революции.На 1-й стр. обложки — рисунок П. ПАВЛИНОВА к повести Юрия Федорова «Там, за холмом, — победа».На 3-й стр. обложки — рисунок Г. МАКАРОВА к рассказу К. Алтайского «Ракета».
Высокохудожественное произведение эпохального характера рассказывает о времени правления Бориса Годунова (1598–1605), глубоко раскрывает перед читателями психологические образы представленных героев. Подробно описаны быт, нравы русского народа начала XVII века.
Имя Григория Ивановича Шелихова неразрывно связано с освоением русскими поселенцами курильских островов и Аляски. В 1777-1794 гг. он, совместно со своими компаньонами, снарядил около 10 экспедиций к берегам Северной Америки, считая при этом, что «открытые новые земли есть продолжение земли российской...» О жизни и приключениях первых жителей «Русской Америки» рассказывает новый роман известного писателя-историка Юрия Фёдорова.
Русские мореплаватели и купцы давно стремились проникнуть к Тихому океану в поисках торговых путей на Восток. Еще в 1648 году экспедиция Семена Дежнева открыла пролив, разделяющий Азию и Америку. Однако из-за тумана самой Америки увидеть не удалось.Первыми русскими, которые оказались на тихоокеанском побережье Северной Америки были участники экспедиций Витуса Беринга и Алексея Чирикова в 1741 году на кораблях «Святой Петр» и «Святой Павел». Тогда были открыта Алеутские и Командорские острова, произведена первая разведка берегов Аляски.
Книга «За волной — край света» — продолжение рассказа, начатого романом «Державы для…». В нем рассказывалось, как Григорий Шелихов вместе в купцами Иваном Голиковым и Иваном Лебедевым — Ласточкиным образовывают мореходную компанию и строят на острове Кадьяк, вблизи берегов Америки, крепость.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.