Портреты заговорили. Пушкин, Фикельмон, Дантес - [10]
Впоследствии в архиве Бартенева была обнаружена вырезка из корректурной гранки его известной статьи «Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Федоровны Вяземских (записано в разное время с позволения их обоих)»[34]. Вырезка представляет собою исключенный автором конец абзаца, содержание которого Бартенев сообщил Щеголеву в цитированном выше письме. Абзац заканчивается следующим образом: «Потом взял у нее цепочку и, уже лежа на смертном одре, поручил княгине Вяземской возвратить ей эту цепочку, но непременно без свидетелей <…>. По кончине Пушкина кн. Вяземская исполнила это поручение его и прибавила, что он приказал отдать цепочку именно без свидетелей. Та вспыхнула и сказала; «Не понимаю, отчего это!»[35]
Нельзя забывать, что В.Ф. Вяземская – близкий друг Пушкина, а Бартенев хотя и страдал зачастую недостатком критического чутья, но, свято чтя память поэта, был неспособен сознательно возвести на него напраслину.
Очевидно, с цепочкой была связана какая-то очень интимная тайна. В своих воспоминаниях Арапова пытается ее раскрыть[36], но верны ли ее сведения, исходящие к тому же от прислуги Пушкиных, сказать невозможно. Думаю поэтому, что приводить их не стоит. Но, читая повествование Бартенева, я никогда не думал, что мне суждено будет увидеть кольцо, а тем более цепочку.
Хозяева замка обратили мое внимание и на косяк дверей в большой гостиной. Его не ремонтировали, очевидно, много десятков лет, но старинный коричневый лак сохранился хорошо. На нем карандашными черточками отмечен рост многих друзей и знакомых, когда-то гостивших в Бродянах[37]. Четкие подписи читаются легко. Среди них Natalie Pouchkine – очевидно, младшая дочь поэта и один из его сыновей (я, к сожалению, вовремя не записал, кто именно).
Сейчас кое-что из бродянских портретов и бумаг находится в Пушкинском Доме и Всесоюзном музее А.С. Пушкина в Ленинграде [12]. К сожалению, за малым исключением, это материалы второстепенного значения. Куда девалось остальное, пока неизвестно. Мне же кроме архива удалось увидеть, правда, накоротке, бегло, обстановку, какой она была в замке при жизни Александры Николаевны и ее дочери.
Не буду говорить о портретах предков герцога Элимара Ольденбургского – для нас они неинтересны. Но вот многочисленные русские портреты, главным образом акварели и миниатюры, которые в трех комнатах – большой гостиной, малой гостиной и столовой – висели на стенках, стояли на столиках и этажерках. Это целый семейный музей, как я уже сказал, очень бережно сохранявшийся.
Я долго рассматривал эти никому неведомые сокровища, обходя одну за другой комнаты в сопровождении хозяина замка, помнившего, очевидно, со слов бабушки, многих русских предков. Вот Афанасий Николаевич Гончаров – «дедушка-свинья», как непочтительно назвал его Пушкин, – благообразный старик в синем фраке; вот родители Александры Николаевны – Николай Афанасьевич и Наталья Ивановна; вот ее брат лейб-гусар Иван Николаевич Гончаров. О многочисленных портретах самой Александры Николаевны и Н.Н. Пушкиной-Ланской я уже рассказал. В столовой висит большой портрет (литография) В.А. Жуковского с его подписью и там же, на очень видном месте, овальный портрет Дантеса, исполненный в 1844 году художником С. Вагнером.
Дантес еще молод – ему всего 32 года, но благодаря бородке-эспаньолке выглядит старше. Он в штатском. По-прежнему красивый и самоуверенный человек кажется очень довольным самим собой. И подпись его под стать внешности – размашистая, со сложным росчерком.
Немало в столовой и «русских гравюр», как их издавна зовут в замке, – портретов и групп, но уже Наталия Густавовна не помнила, кого они изображают. Почти все исполнены в 1839–1844 годах, когда Александра Николаевна жила у сестры.
О том, что в Бродянах есть портреты ее родных, я знал давно. Не упоминаю здесь об альбомах фотографических карточек, так как они относятся к позднему времени (преимущественно 70-е годы и позже) и большого интереса не представляют.
Но в замке меня ждала большая неожиданность – никак нельзя было предполагать, что там окажется множество рисунков французского писателя и художника графа Ксавье де Местра (1763–1852).
Сейчас в Советском Союзе о нем мало кто знает – гораздо известнее его старший брат Жозеф, сардинский посланник при Александре I, государственный деятель и известный философ-реакционер, имевший влияние и на русского императора. В дореволюционной России ученики средних школ кое-что о нем слышали, но Ксавье де Местра они знали все. Язык его нетруден, а действие некоторых произведений происходит в России, которую этот добропорядочный второстепенный писатель знал значительно лучше, чем большинство французских авторов.
Он приехал к нам в 1800 году, довольно долго состоял на русской военной службе, участвовал в войнах на Кавказе и в Персии. Для русского Министерства народного просвещения его изящные и политически весьма благонадежные повести оказались вполне приемлемыми. Перед империалистической войной все тогдашние гимназисты читали «Кавказских пленников» Ксавье де Местра.
О том, что Ксавье де Местр хорошо рисовал, исследователи знали давно. По некоторым сведениям, он, живя в Москве в начале века и сильно нуждаясь, даже зарабатывал на жизнь именно рисованием портретов. Один из них много раз воспроизводился – это миниатюра на слоновой кости, портрет матери Пушкина Надежды Осиповны в молодости. Однако известное до сих пор художественное наследие де Местра было крайне бедным – кроме этого изображения еще несколько миниатюр, портрет князя Д.И. Долгорукова и две акварели в одном из провинциальных музеев Франции. Французский биограф предполагал, что работы де Местра следует искать в Советском Союзе.
