Портреты учителей - [18]

Были отличные чтецы. Были артисты, которые вполне могли бы сделать карьеру на профессиональной сцене. Но главное — неистощимая выдумка. На концерты самодеятельности курса публика валила, словно выступали не студенты-медики, а заезжие звезды.

В начале нашей последней весны в институте мы решили дать прощальный концерт.

Почти вся программа, в том числе несколько музыкальных произведений, была написана студентами. Весь материал, разумеется, просеяли сквозь густое сито цензуры. Но запас придуманного был так велик, что даже просеянного хватило на три с половиной часа веселья и смеха. Прошло около четырех десятилетий, а концерт этот остался в памяти присутствовавших на нем людей.

Большую часть концерта Евгений Ричардович провел за кулисами. Он не имел представления о том, что последует за номером, исполнявшимся в эту минуту. Но он был занят и взволнован не менее режиссера. Он помогал устанавливать декорации. Он даже с удовольствием держал зеркало, перед которым наводились последние мазки грима. Казалось, он был готов снять с себя брюки, если бы они вдруг понадобились кому-нибудь из выступающих. Он был в сотоянии эйфории, можно было бы сказать — интоксикации, но все мы можем засвидетельствовать, что он не выпил ни капли спиртного.

— Спасибо, братцы, вы меня сегодня вернули в молодость! Спасибо! Сегодня я снова почувствовал себя студентом пятого курса, — говорил Евгений Ричардович, обнимая нас.

Еще раз мы услышали от него нечто подобное на нашем выпускном вечере. Но тогда мы крепко выпили. В разгар застолья Евгений Ричардович стал на стул и произнес тост за будущих хирургов.

Иногда я задумываюсь, чем нас так привлекал к себе профессор Цитрицкий?

Расставшись с ним, мы в течение двух семестров слушали блестящие лекции по госпитальной хирургии. Мы были избалованы встречами с интересными людьми. У нас нет недостатка в приятных воспоминаниях.

Почему же, перечисляя наших институтских учителей, мы говорим о Евгении Ричардовиче Цитрицком непременно с восклицательным знаком?

Это был человек, в котором желание отдать доминировало над всеми остальными чертами характера. 1987 г.

АЛЕКСАНДР ЕФИМОВИЧ МАНГЕЙМ

На расстоянии километра в нем можно было безошибочно распознать старого врача, солидного, знающего, доброжелательного, располагающего к себе. О нем можно было сказать одним словом — обстоятельный. Внимательные глаза с хитринкой. Интеллигентное слегка полноватое лицо. Неторопливые взвешенные движения. Спокойствие и устойчивость.

Заведующий кафедрой госпитальной хирургии профессор Мангейм был самым популярным врачем в городе. Пациенты его любили. Студенты о его лекциях говорили: «Блеск!». Шутки, которые он ронял во время врачебных обходов, в операционной, на лекциях, расходились по городу, затем — по Союзу как анекдоты и становились классикой.

Госпитальную хирургию проходят на пятом курсе. До лекций профессора Мангейма мне было еще далеко. Но однажды студенту второго курса повезло и я услышал Александра Ефимовича.

В еврейском театре проходила конференция зрителей. Зал от партера до галерки заполнили завсегдатаи театра и просто любопытные. На сцене покорно сидели артисты во главе с главным режиссером и терпеливо выслушивали мнения зрителей о спектаклях и о себе. Выступавшие хвалили и критиковали.

Выступавшие говорили на идише. Только этим выступления отличались от стандартных официальных словоизвержений советских граждан, произносивших речи. Вполне добропорядочная конференция. Привычная. Скучная.

На трибуну поднялся профессор Мангейм. Он внимательно посмотрел на сидевших на сцене артистов. Казалось, сейчас последует вопрос: «На что жалуетесь?». Но профессор чинно поклонился и повернулся лицом к публике. Зал настороженно затих, приготовившись к необыченому. И необычное началось.

Уже через минуту раскаты смеха сотрясали сидевших на сцене и в зале. Профессор Мангейм не уступал самым знаменитым пародистам. Едва заметный поворот головы, почти неуловимое движение корпуса, выразительный жест руки, и зал узнавал не просто знакомого артиста, но артиста в определенной роли.

Идиш профессора Мангейма был литературным и богатым. Но вдруг Александр Михайлович спускался с языковой высоты на сленг местечковой улицы, и тогда зал покатывался от хохота, а на сцене артисты вытирали слезы.

Вероятно, только ради выступления профессора Мангейма стоило устроить конференцию зрителей.

Несомненно, он был выдающимся артистом, умевшим облечь самое серьезное содержание в наряд гротеска. Мы убедились в этом, слушая его лекции на двух последних семестрах. Но еще до этого курсу представилась возможность познакомиться со стилем профессора Мангейма.

В институте состоялся торжественный вечер, посвященный тридцатой годовщине Советской армии.

Это было время свинцово-черное без просвета. Зловоние государственного антисемитизма затопило полуголодную страну. Все еврейское подвергалось злобному гонению, а в самом благоприятном случае — осмеянию.

Александр Михайлович картавил. Более того. Иногда он, умышленно утрируя, подчеркивал еврейский акцент.

Не знаю, кому пришла в голову идея заставить профессора Мангейма выступить на вечере с рассказом о том, как он был начальником санитарной службы в 25-й стрелковой дивизии, которой командовал Чапаев. Для большинства из нас Чапаев был легендарным героем гражданской войны, истинным коммунистом. Мы ведь были воспитаны такими кинофильмами, как «Чапаев». Согласно лучшим традициям социалистического реализма героический образ из кинофильма должен был оставаться светлым и непорочным.