Портреты без рамок - [29]

Глава 4

Свою биографию он написал на склоне лет. Книга увидела свет в 1964 году и мгновенно стала бестселлером. Узнать о нем от него самого — разве не интересно! Автобиографию перевели на многие языки. У нас она печаталась в 1965 году в журнале «Иностранная литература», но c такими сокращениями, что от книги уцелело меньше половины. Текст был приглажен. Этого человека знали, и любили все — и потому его портрет выставили в красивой рамке, фотографию подретушировали. «Мемуары бродяжки-миллионера», как гласил рекламный анонс зарубежного издания, содержали множество самых разных подробностей: о некоторых из них советскому читателю рассказали, другие решили опустить. Мы так привыкли к созданному им образу маленького человека, носителя добродетелей бедняков, что мало обращали внимания на более поздние искания мастера, его удивительное чувство времени и пространства. И мы вовсе не желали видеть те противоречия, которые — почему бы то ни было — не вписывались в официальную точку зрения. А ведь в его жизни были самые разные периоды. И был он действительно противоречив. Практичный, деловой человек и большой художник, типичный обитатель блестящего Голливуда и волшебник, маг подлинного искусства кино, импульсивная, увлекающаяся натура и труженик, подвижник, отдающий делу всего себя.

Работы у него было много всегда, но и ритм ее задавал он сам. Сюжеты и эпизоды рождались во сне и наяву, на съемочных площадках и перерывах, дома и на улице, средь шума голливудских общений и в тихие мгновения наедине с собой. Не оставляло жадное желание творчества — нескончаемого, обильного, благородного, радующего, поглощающего. Так работают, когда получается все. И знаешь, что впереди уйма времени…

ВСЯ ЖИЗНЬ И ВСЕ, ЧТО БЫЛО

Эта жизнь, которую многие называли сказкой, начиналась в бедных кварталах Лондона, где 16 апреля 1889 года родился человек, чье имя стало известно всему миру. Мать, театральная субретка, выбиваясь из сил, пыталась прокормить двух сыновей. Отец младшего, водевильный актер, сильно пил, они давно не жили вместе. С пяти лет Чарли Чаплин выступал на сцепе — пел, приплясывал, ловко собирал монетки, если аудитория оказывалась щедрой. Какое-то время они перебивались с хлеба на воду. Но вот настал день, когда за каморку, где обитали, нечем стало платить: так все трое оказались в работном доме — матери было стыдно, но дети воспринимали это как приключение, до тех пор, пока их не разлучили. Мать осталась в работном доме, детей отправили в приют для сирот и обездоленных, а там — развели по группам, и встречались они теперь совсем редко, как правило, в большом зале приюта, где по пятницам провинившихся воспитанников наказывали розгами.

В восемь лет Чарли попал в танцевальную группу, выступал какое-то время, потом нужда заставила перепробовать множество занятий; был на побегушках в мелочной лавке, цветочном магазине, работал в типографии, продавал дрова, подвизался даже в качестве учителя танцев. В 12 лет предложил свои услуги театральному агентству и получил первую роль. Театр в те дни был для него не искусством, а жизненной необходимостью. Когда Чаплину исполнилось 17, он, как солидный исполнитель, уже имел постоянный заработок — контракт на год, платили четыре английских фунта в неделю. В 1909 году вместе с труппой он едет в Париж, это первое зарубежное турне. По возвращении — вновь выступления в провинциальных городках Англии. И, наконец — приглашение в Америку; труппе Карно нужен был комик…

«В 10 часов утра в воскресенье мы прибыли в Нью-Йорк. Когда сошли с трамваи на Таймс-сквер, нам открылась безрадостная картина. По проезжей части и тротуарам ветер нес обрывки газет, и Бродвей был непригляден, весь помятый, словно старая потаскуха. На каждом углу стояли на возвышениях кресла с торчащими рядом сапожными колодками, в креслах удобно располагались клиенты, чья обувь начищалась до блеска. Было такое впечатление, что здесь люди прямо на улице справляли нужду. Прохожие словно не знали, куда идти, многие бессмысленно слонялись вдоль тротуаров, как будто только что сошли с поезда и ждали пересадки».

Он поселился на 43-й улице: небоскребы, яркие, веселые огни, увлекающая панорама рекламного блеска вселяли надежду и жажду неизведанных приключений. «Это то, что нужно, — думал я про себя. — Это мой мир».

На Бродвее каждый выглядел так, будто имел отношение к шоу-бизнесу: актеры, комедианты, циркачи сновали повсюду, ими были полны рестораны, гостиницы, магазины, а мусорщик, официант или лифтер только и говорили что о новой премьере, упоминали громкие имена владельцев театров — Шуберта, Бека, Морриса, Салливана и других. Газеты каждый день отводили театральной жизни целые полосы, постановки выстраивались в ряд в зависимости от большей или меньшей популярности, названия спектаклей знали все, как лошадей на скачках, — был даже свой театральный тотализатор.

Первое выступление — и первый провал: публика не принимала тонкий английский юмор, скетчи казались ей скучными. Чарли, однако, заметили. В «Вэрайети» написали: «В труппе был один смешной англичанин; он, пожалуй, Америке подойдет». После неудач — полоса везения: полугодовая гастрольная поездка и 75 долларов в неделю, 50 из которых прочно оседали в манхэттенском байке. Была идея купить со временем на эти сбережения землю в Арканзасе и разводить свиней, чтобы таким образом сколотить стотысячный капитал.