Портретный метод в психотерапии - [51]

Заключение

К диалогическому мировосприятию мы шли своим путем, от первых впечатлений при встрече с душевнобольными. Когда это случилось много лет назад, мы обнаружили, что у наших больных общая проблема, она заключается не в том, что они бредят или галлюцинируют, а в том, что они глубоко и необычно одиноки. Мы видели пациентов в загородных больницах, которые много лет скрывались от мира под одеялом или прятались в тесных подвалах на территории больницы. Эти впечатления заставили нас понять важность феномена патологического одиночества у душевнобольных.

В годы освоения профессии психиатра самым любимым из классиков стал для нас не очень популярный тогда О. Блейлер, потому что только он придавал значение явлению, которому сам и дал имя – «аутизм». К 70-м годам это некогда центральное в психопатологии понятие почти вышло из употребления и сохранило свое значение лишь в детской психиатрии. Нас не только восхитило прозрение великого клинициста, но и несколько смутило. Мы долго не могли понять, почему этот очевидный признак всякого душевного заболевания профессор швейцарской клиники Бургхельци ограничил рамками лишь одной из сотен нозологических единиц, шизофрении. Но лишь недавно, познакомившись с трудами философов-диалогистов, особенно Бахтина, мы поняли, что ему нужно было выйти из системы координат естественнонаучного мировоззрения в область диалогического восприятия жизни, а такой переход был невозможен в довоенную эпоху. Это означало бы попытку отказаться от крепелиновской психиатрии и построить совершенно новую науку о психических расстройствах. О том, что такая наука необходима, Блейлер знал или чувствовал, судя по тому, с какой симпатией этот строгий ученый относился к деятельности Фрейда и своего ассистента Юнга. Но Блейлер выбрал компромиссное решение, и оно ограничилось концепцией шизофрении. Эта концепция была обречена на деградацию и возвращение в русло dementia praecox.

Насущную потребность перевода анализа психопатологических явлений в гуманитарное поле мог бы сформулировать каждый практикующий психиатр, в котором накопилось разочарование в собственных диагностических и лечебных результатах и который ежедневно видит порой катастрофические для больного последствия приема лекарств и способов их назначения, найденных на ошибочном пути теоретизирования. К этим средствам относятся прежде всего так называемые большие нейролептики и шоки. Практическая психиатрия не может долго стоять на одном месте в угоду теории, она должна искать соответствия требованиям, которые выдвигают частные лица или организации, доверившие ей судьбу больного человека. Так и мы искали под внешним давлением оптимальные возможности помочь каждому душевнобольному в мужских и женских отделениях психиатрических больниц.

Как многие люди, исчерпавшие свой интеллектуальный ресурс, обращаются к искусству, мы, отчаявшись в фармакотерапии, попытались выводить пациента из состояния патологического отчуждения с помощью искусства портрета, но необычным способом. Скульптурный портрет выполнял сам лечащий врач, и он должен был делать это на профессионально приемлемом уровне. Находясь в длительном общении с пациентом-моделью, мы многократно усилили действие главного инструмента практикующего психиатра – клинической беседы. Многочасовой диалог в функциональном поле художника и модели позволил изнутри понять переживания наших больных, почувствовать неадекватность многих представлений, утвердившихся в общей и частной психопатологии. Если определить одним словом сумму заблуждений, укоренившихся в клинической практике, то это трактовка психических расстройств как процесса. Миф о существовании психопатологического процесса с отрицательной динамикой – это конкретное выражение естественнонаучной парадигмы, которую так точно и методично раскритиковал М. М. Бахтин. Читая его труды, мы начали понимать, что гуманизация психиатрии и слияние науки с искусством в службе помощи душевнобольным наступят в ближайшем будущем.

Одними из первых в практической психиатрии нам удалось совершить такой переход из одной парадигмы в другую, из естественнонаучной области в область синтеза науки и искусства. Поскольку наша деятельность документирована и в той и в другой системах координат, мы смогли провести выше и в других работах многие параллели. Они относятся к образованию новой структуры психотерапевтического контакта, состоящей из трех компонентов (вместо двух) – из врача, пациента и его развивающегося во времени портрета. Эта структура сохраняется в других наших техниках – автопортрете, бодиарттерапии, методе параллельного лечения, групповой психотерапии «беседы у костра», даже в лекарственной терапии. Предметное общение исключает тоталитарный образ врача и делает участников диалога равноправными. Главным фактором излечения является самоидентификация больного при помощи зеркального двойника. Наши техники, направленные на достижение этого состояния, действуют в одном и том же концептуальном ключе, поэтому они взаимосочетаемы или взаимозаменяемы. Стремление к истинному диалогу с пациентом держит в центре поля зрения блейлеровскую проблему патологического отчуждения, а на периферии – все остальное, что лечит современный психиатр. Поэтому наш подход не противопоставляется клиническому, а строится как его развитие в сторону искусства и диалога. Наши методы психотерапии – не какие-то манипуляции, они имеют отношение к мировоззрению, согласно которому один человек ничуть не меньше всего человечества. Именно это определяет не только лечение, но и опеку, реабилитацию, защиту прав душевнобольных, а также способы обучения сложнейшим техникам терапевтического диалога.