Портрет уважаемого человека - [61]

— Собачья погода! — проворчал я.

Мелани безмолвно сидела рядом со мной и не решалась шелохнуться. Она чувствовала, что я в дурном настроении, и, вероятно, считала виноватой себя. Чтобы еще больше не рассердить меня, она вела себя так, как привыкла с отцом. Сидела тихо как мышь и, только если я о чем-либо спрашивал, наклонялась вперед и отвечала. Так и теперь она ответила:

— Да. Очень жаль!

«Почему жаль?» — собирался спросить я, но вовремя спохватился: она ведь хотела сказать, что в такой важный день могло бы и солнышко светить. Впрочем, я чувствовал себя совсем не празднично, а после скрытых намеков пастора был в особенно раздраженном и мрачном настроении.

Я смотрел на голые поля, еще не покрытые снегом. Насколько хватал взгляд, нигде не было ничего живого; только вороны взлетали, тяжело хлопая крыльями, когда к ним, подпрыгивая на ухабах, приближалась вереница наших машин. В первый раз я задумался над своей будущей жизнью с Мелани. Как жена, она в известной мере имела право на любовь и нежность, которых я при всем желании не мог ей дать. Правда, она была пуглива и робка, как лань, и не стала бы досаждать мне навязчивыми ласками. Но рано или поздно неизбежно объяснение, может быть даже сегодня. Я чувствовал, что она ждет брачной ночи с таким же тайным страхом, как и я, хотя и по другим причинам!

«Ну что ж, — в заключение сказал я себе, не видя выхода. — Время покажет!» Я взглянул на часы. Было далеко за полдень. «Впереди еще восемь часов, — подумал я, — успею решить!»

Однако эти часы пролетели быстро. Мы пили шампанское и шамбертен, ели вкусные блюда, нас обслуживала целая маленькая армия официантов. Даже Шах, привыкший ко многому, шепнул мне: «Сказочная свадьба!» Наконец опустился ранний вечер, пора было ехать домой. Второй этаж виллы Гассера мы отделали для себя.

— Можно продолжить пир у нас дома! — предложил я.

Большинство гостей отказались.

— Нет! — восклицали они, лукаво улыбаясь. — Мы уж лучше оставим вас вдвоем!

Поехали только Шах и еще двое или трое мужчин. Они сидели у нас почти до полуночи, потом Гассер вернулся с ними в город. Оставшись одни, мы с Мелани избегали смотреть друг на друга, мы приводили все в порядок, словно в этом была большая необходимость. А когда убирать уже стало нечего, волей-неволей я должен был сказать:

— Пора ложиться спать.

Мелани вдруг залилась краской. Она не могла вымолвить ни слова и только кивнула. В спальне я быстро разделся, чтобы уже лежать в постели, когда войдет жена, снимавшая платье в соседней комнате. После довольно продолжительного времени дверь медленно отворилась. Вошла Мелани. Ее жидкие распущенные волосы прямыми прядями падали на белую сорочку, которую она сама расшила розочками. Мелани плакала, подходя босиком к кровати. Она так дрожала, что казалось, вот-вот упадет. Если бы эта испуганная женщина была мне чужая, ей-богу, я нашел бы слова, чтобы успокоить и утешить ее. А тут я мог думать лишь о себе и не в силах был выговорить ни слова, пока она, пошатываясь, приближалась к своей кровати с робкой и раболепной улыбкой.

Она улеглась и, натянув одеяло до подбородка, уставилась в потолок. Губы у нее дрожали. Слезы все еще струились по щекам. Наконец я нашел выход из этого более чем неприятного положения. Я протянул руку и коснулся ее волос.

— Будем спать! — сказал я. — Я устал, а ты?

Она не решалась пошевелиться, но прошептала:

— Да, я тоже устала.

Я потушил свет. Некоторое время я прислушивался, не прошло ли ее оцепенение и не шевельнется ли она. Но не было слышно ни звука. Тогда я постепенно обратился к более приятным мыслям — о фабрике и обо всем том богатстве, которое в этот день окончательно стало моим. Про Мелани я скоро забыл. Но она вдруг откашлялась и даже задвигалась. Вполне явственно прозвучал ее голос:

— Знаешь, я тебя люблю.

— Да, знаю, — рассеянно ответил я. — Я тебя тоже люблю.

Ее детское обращение совершенно успокоило меня. Мне не трудно будет ужиться с этой женщиной, сказал я себе. Довольный собой и всем на свете, я вскоре заснул.

Со времен военной службы я привык вставать рано и этой привычки никогда не менял. Не переношу сонливцев, которые вертятся и нежатся в теплой постели, когда уже сияет солнце. Они ничего не достигают в жизни, и так им и надо! Утром я встал, как только рассвело. Когда я одевался, проснулась Мелани. Она моргала и ощупью искала очки, лежавшие на ночном столике. Потом она улыбнулась мне, несколько свободнее, чем вчера, но все-таки еще с трудом.

— С добрым утром! — сказала она.

— С добрым утром! Ты хорошо спала?

— Чудесно! Мне снились такие сны!.. Удивительные…

Что может быть на свете скучнее, чем слушать женщин, когда они начинают рассказывать свои сны и переливают из пустого в порожнее? Я хотел избежать этого и сказал:

— Да? Сейчас уже поздно.

— Мне надо встать? — спросила Мелани.

— Можешь лежать, сколько тебе угодно.

Она оперлась на локоть.

— Послушай, — сказала она. — Ты должен мне объяснить, как ты хочешь, чтобы у нас все было заведено. Поверь, я уж постараюсь, чтобы ты был доволен!

— Лишь бы ты была довольна! — ответил я.

Когда я оделся и хотел выйти из комнаты, она окликнула меня.