Портрет уважаемого человека - [25]

Так я провел несколько недель, работая только по привычке, без прежнего горячего, вдохновенного усердия. Однако мало-помалу я вновь обрел себя и свою жизненную цель. Слишком долго я страстно боролся за существование и всеми средствами старался завоевать себе место под солнцем, чтобы так вот просто выбросить все за борт и отдаться течению. Мой характер в основном сложился, и здоровое, непреодолимое стремление толкало меня вперед по пути, на который я однажды вступил. Если раньше во всех делах и планах мной руководило полуосознанное желание создать матери спокойную старость, то теперь место этого желания заняло упрямство. «Ну что ж, тем более!» — говорил я себе. И если я уже не мог построить дом для матери, я хотел построить вдвое больший для себя. Беспощадная борьба с конкурентами, проявляемая мной при этом жестокость, которые прежде были средствами к достижению цели, постепенно стали самоцелью: я испытывал радость от этой борьбы, а победа над соперником оправдывала пущенные в ход средства и наполняла меня гордостью, как блестящий спортивный успех. Тогда же я начал понимать, что в делах и в политике не применимы те моральные правила, которыми люди руководствуются в повседневной жизни. Там все сводится к одному: победить или быть побежденным.

Так прошли весна и лето. Понемногу я начал привыкать к тому, что матери нет, и она перестала являться мне каждую ночь. В мою жизнь снова вошли девушки. Я сближался с ними и бросал нх, следуя капризу. Теперь я был в том возрасте, когда женщины видят в мужчине уже не только возлюбленного, но и будущего мужа и когда они иной раз готовы оказать любезность, надеясь таким путем подготовить почву для брака. Эти благоприятные обстоятельства я старался использовать по мере сил. Формально никому не обещая жениться, я все же время от времени давал понять, что человеку в моих летах пора сделать выбор и остепениться.

Как-то вечером — это было поздней осенью, — когда я только что проводил домой свою новую подругу и ждал трамвая, меня вдруг кто-то хлопнул по плечу, и я услышал свое имя. Сзади стоял человек моего возраста с мясистым лицом и большими, толстыми губами. Он смеялся, показывая гнилые зубы.

— Так это все-таки ты! — воскликнул он и протянул мне мягкую, как губка, руку. Я взял ее и невольно содрогнулся: она была холодная и влажная от пота.

— Да, это я, — ответил я и заставил себя улыбнуться. — Однако…

— Понятно, — прервал он меня. — Ты меня не узнаешь! Могло ли быть иначе! Ведь я отрастил себе такое брюхо!

И он самодовольно похлопал себя по животу. Понемногу я начал вспоминать, что как будто видел это лицо. Но при всем старании я не мог припомнить — где.

Моя растерянность, очевидно, забавляла его. Он не мог устоять на месте. Не в силах справиться со своим восторгом, он втягивал то верхнюю, то нижнюю губу и громко причмокивал. Все это начало надоедать мне, и я сказал:

— Право, не знаю… Я как будто был с тобой знаком…

— Скажу тебе одно лишь словечко, — прервал он меня, хрюкнув от избытка блаженства. — Одно лишь словечко: «Шах»!

Вот теперь я узнал его. Мы оба расхохотались. И, несмотря на брезгливое чувство, я еще раз взял его протянутую руку и потряс ее.

— Я должен тебя представить, — дружески шепнул он мне и подмигнул.

Лишь теперь я заметил, что в нескольких шагах от нас стояли две девушки, которые, посмеиваясь, наблюдали за нашей встречей. Шах схватил меня за руку и потащил к ним.

— Это моя приятельница, фройляйн Вильдгербер, Анни Вильдгербер. Но лучше бы ей называться «дикой кошкой»[15], — добавил он и захохотал, хотя, вероятно, повторял эту плоскую шутку в сотый раз.

— Ты уж скажешь!.. — промолвила фройляйн Вильдгербер, надув губки, но тут же с сияющим видом протянула мне руку.

— А это ее сослуживица, фройляйн Галлер.

Девушка поздоровалась со мной, не меняя серьезного выражения лица. Когда я заглянул ей в глаза, ничего не значащая улыбка, какой мы приветствуем представляемых нам людей, замерла у меня на губах: девушка была необыкновенно хороша.

— Давненько мы с тобой не виделись. Что ты поделываешь? — спросил Шах, и я кратко рассказал о своей работе. Слово за слово я узнал, что он еще учится и вовсе не торопится сдавать экзамены на юриста. Во время разговора я чувствовал на себе взгляд фройляйн Галлер — какие у нее были живые темные глаза!

Вскоре подруга Шаха пожаловалась на холод и намекнула, что неплохо было бы, если бы мы продолжили беседу где-нибудь в тепле.

— Блестящая идея! — воскликнул Шах. — Пойдем на часок в мою берлогу! Там можно уютно посидеть и поболтать.

Фройляйн Вильдгербер сразу согласилась, подруга ее тоже не возражала: у нее завтра свободный день, поэтому она может лечь попозже. Не отказался и я — мне хотелось подольше побыть в обществе этой красавицы.

«Берлога» Шаха была довольно изысканно обставлена по моде того времени. На стенах висели копии картин художников-футуристов и дадаистов. Мы с удивлением разглядывали их, и Шах давал нам пояснения. В углу стояла этажерка с книгами и возле нее — кровать. Стола у него не было, зато был граммофон, который он тотчас же завел.

— Паша, — обратилась к нему его подруга, — дайте нам что-нибудь выпить!