Портрет министра в контексте смутного времени: Сергей Степашин - [57]

Разбор полетов

Впервые Степашин пожалел. Пожалел, что понадеялся на людей, которых он еще вчера называл профессионалами. Сегодня они отводили глаза, по инерции краснели, реально осознавая, что отвечать придется ему. Ответственности перед властью он не боялся. Ему было стыдно перед преданными танкистами. ФСК выкручивалась, как могла. С позиций сегодняшнего дня действия танкистов сродни воинскому подвигу. Они шли не на прогулку. Они шли отстаивать конституционную целостность России. И краснеть им не за что. Как не за что краснеть вдовам и детям погибших. Их мужья умерли как герои. Но…«Известия» разразились зубодробительной статьей. Правда, автор не удосужился заглянуть в закон, который предусматривает возможность привлечения любых российских граждан для выполнения специальных заданий органов госбезопасности на конфиденциальной основе. И компетенция ФСК была соблюдена в той ситуации полностью. Впоследствии, анализируя ситуацию, Степашин вспоминал: «Когда мы говорим о проблеме Чечни, вернее, проблеме Чечено-Ингушетии, нужно вернуться к концу 80-х годов. В Чечено-Ингушетии, как и везде, шли очень сложные политические процессы. Начали проводиться демократические выборы, в том числе и партийных органов. В Чечено-Ингушетии всегда первым секретарем был русский. Этого требовала специфика взаимоотношений. Разумовский, тогда зав. отдела ЦК партии, вел подготовку пленума Чечено-Ингушского обкома партии в 90-м году, где первым секретарем должны были избрать Владимира Семенова, до этого работавшего вторым секретарем, первым секретарем горкома. Я хорошо знаю этого человека, мы с ним прошли войну в 94—95-х годах. Он был представителем правительства в этой республике до Кошмана. Отважный, смелый, искренний, глубоко порядочный человек, настоящий профессионал. Все шло по плану. Доку Гапурович планировался вторым. Но, как я потом узнал из уст самого Семенова, одновременно Завгаев провел работу среди своих сторонников на пленуме. И неожиданно для ЦК был избран первым секретарем обкома партии. Он тоже человек сильный, мощный, жесткий, если не жестокий, хороший организатор. Но сработало то правило, о котором я говорил. Это вызвало недовольство среди других тейпов и социальных групп Чечни. Завгаев, по сути дела поддержал ГКЧП. В Чечено-Ингушетии начался процесс условной демократизации. Освободительное движение возглавил Зелимхан Яндарбиев («Зелимхаша-портвейнщик»). Бывший писатель, он работал в типографии, но звали его «портвейнщик», потому что он пил портвейн, а в Чечне портвейн не пьют. К ним примкнул Мовлади Удугов — бывший молодой коммунист, исключенный из партии за воровство комсомольских денег, и секретарь комсомольской организации города Гудермеса «Салмаша» Радуев. Я думаю, тем, кто потом поддерживал их, в том числе Сергею Адамовичу Ковалеву, надо бы разобраться в биографиях всей этой плеяды откуда-то взявшихся лидеров освободительного демократического движения. Я с ним разговаривал, но он не очень охотно воспринимает то, что ему не хочется воспринимать. Позиция Верховного Совета в значительной степени определялась тем, что тогда председателем был Хасбулатов, чеченец из Толстого-Юрта, со своими взглядами и видами, яростный личный враг Доку Завгаева. Он посылает большую группу людей для изучения обстановки. Там были и некоторые политики (Бурбулис, Руцкой, Шахрай). Они докладывали, что Завгаева надо убирать. «Коммуняка» — как тогда говорили. Было сделано все, чтобы Завгаев был снят со своих должностей. Затем произошел разгон Верховного Совета, процесс стал неконтролируемым. В результате к власти сначала пришел конгресс чеченского народа (КЧН), затем он выкинул Верховный Совет, было убито несколько человек; разграблено КГБ, бежал Шалинский танковый полк, затем бригада внутренних войск. Как оставляли оружие? Приказа не было из Москвы. Если бы был приказ ответить на нападение, смели бы. Вот тогда бы Северокавказский военный округ действительно за несколько дней навел бы порядок. Чеченцы начали блокировать военные городки при страшном попустительстве властей. При попытках захвата оружия они вперед пускали женщин и детей. Наши терялись. Эти подонки, так называемые горцы, всегда пускали впереди себя женщин и детей, это делали и Басаев, и Хаттаб. К ноябрю 91-го года было понятно, кто такой Дудаев. Борис Николаевич был тогда в прекрасной форме, он был мощен, силен, это был тот Ельцин, за которого голосовала вся страна. Он своим указом в ночь с 6 на 7 ноября вводит чрезвычайное положение на территории Чечено-Ингушской республики. Я тогда был членом президиума Верховного Совета, как раз на ноябрьские приехал в Ленинград вместе с Юрием Яровым, он тоже был членом президиума. Нам ночью позвонил Хасбулатов, вызвал в Москву. Мы срочно прилетели. Утром 8 ноября состоялось заседание Президиума Верховного Совета, которое вынесло на Верховный Совет вопрос о ЧП. К сожалению, Верховный Совет тогда не поддержал введение ЧП. Главным аргументом, переломным моментом было выступление Виктора Баранникова. Он сказал, что внутренние войска не готовы. Тогдашний министр обороны Шапошников сказал тоже, что не готовы, бомбить не будем, хотя до этого собирался Кремль бомбить (помните, за что он в августе маршала получил?). Эти два выступления стали переломными. Верховный Совет не поддержал указ президента. Я считаю, был упущен второй шанс. Шанс не был использован в силу жесткого противодействия Ельцина и Горбачева. В течение нескольких лет велись переговоры, а в это время вырезались семьи русских, уничтожалась интеллигенция. В этот период Чечню покинули 350 тысяч людей — цвет чеченской нации. Русское население просто физически уничтожалось. Мы говорим «великая держава», так великая держава за одну только вырезанную семью сравняла бы Грозный с землей, как это делает Клинтон, как это делает Шредер, любая уважающая себя нация, власть. Любые переговоры с Дудаевым были бы блефом. Я лично с ним встречался в конце 94-го года в Грозном, правда, об этом никто не знает. Уже тогда было понятно, что это параноидальная личность. Абсолютно неуправляемая. Правоверным мусульманином его тоже назвать нельзя. Свои главные боевые награды он получил за ковровые бомбардировки афганских сел.94-й год. Велись переговоры, начала укрепляться оппозиция в лице Автурханова в Надтеречном районе, это исконные русские станицы. Были люди достаточно одиозные, типа Лобзика — Лабазанова, известного бандита с большой дороги, бывшего охранника Дудаева. Затем начался демонстративный захват автобусов каждый последний четверг месяца. Это переполнило чашу терпения президента. В августе я был вызван из отпуска в Москву. Состоялся жесткий разговор и с руководителем государства, и с Черномырдиным. Было проведено несколько совещаний в закрытом режиме. Было принято решение о помощи оппозиции. Но танкисты никак не должны были идти в город. Операция готовилась плохо. Из трех населенных пунктов — Черноречья (Гантамиров), Толстого-Юрта (Лабазанов и Хасбулатов) и из Первомайского (Автурханов и Хаджиев) должны были войти в Грозный. Гантамиров повел себя странно. Он вошел и вышел из города. Хасбулатов не пошел…Пошли только Автурханов с Хаджиевым. Дудаев бежал, сбежала большая часть оппозиции, город был взят. Вместо того чтобы наводить порядок, устанавливать комендантские посты, блокировать основные улицы, Умар Автурханов зачем-то собрал всех своих командиров в Доме политпросвета рядом с ДГБ, начал проводить совещание и вместо совещания получил огневой удар. Были блокированы и наши танкисты. Два дня город держали. Хаджиев и Автурханов официально обратились к президенту с просьбой оказать помощь федеральными войсками. Два дня танкисты отстреливались с остатками сил Автурханова. Два дня федеральные силы не принимали участия. Я тогда дважды звонил президенту. Борис Николаевич: «Да, да, надо принимать решение». Затем шли доклады других военных, которые говорили, что Степашин не владеет обстановкой, нечего нам в Грозном делать. В первый раз я столкнулся с элементами так называемой ревности. Через два дня погибло 6 человек танкистов, остальные были взяты в плен.