Портрет и вокруг - [6]

— А что же это за кое-что было в моих жалобах? — спросила она.

— Не скажу.

— Почему?

— Так… Это уж мое. Можно считать — личное.

Она надула губы, будто бы обиделась, — но глаза ее не обиделись. И она продолжала говорить уже просто так, по инерции. Играя в игру.

— Я-то думала, что ты согласился потому, что все еще немного меня любишь.

Такой вот она взяла тон.

— Разве же я сказал, что не люблю?.. Я люблю, — ответил я тихо, но с некоторым нажимом. Чтобы попробовать лед. И чтобы слегка ее попугать. — Может быть, я только потому и согласился.

Вера вскинула глаза — самую чуть растерялась. Если бы я ее до сих пор любил, скажем, скрытно и про себя, это было бы много. Это было бы для нее ненужно много. Ни к чему. Тем более что это означало бы, что я отчасти псих. И значит — не очень-то надежен в порученном мне деле, могу все испортить.

Помолчали.

— Ну-ну. Не бойся… Извини, — рассмеялся я.

— Ты меня напугал.

Мы оба перевели дух и теперь заговорили спокойно. В кафе было жарко. Пахло пригорающим жиром. Так как толк пошел про любовь и всякое такое, я (неожиданно для самого себя) осанисто повел плечами и сел прямее. Огляделся. Что там ни говори, а в кафе быть с Верой приятно. Она не так уж безоговорочно красива, но лакома, хороша. Тут уж ничего не скажешь. Из углов нет-нет и поглядывали, постреливали глазами мужики на нее. И на меня в связи с ней. Оценивали. И хорошо, что она сейчас не курила (в этой харчевне не разрешалось), — иначе бы мужикам думалось, что это не так уж недоступно — сидеть с ней вдвоем за столиком.

— Курить хочется. — Я сглотнул слюну.

— Потерпи.

И я потерпел. Мы сидели сейчас глаза в глаза; когда-то я любил Веру, а она меня, — роман не был длительным. И быть может, поэтому добро наше не расплескалось туда-сюда в мелочах и даже по памяти чувство осталось свежим и чего-то стоящим. Могло быть куда ординарнее… Так что, возможно, не мужики из углов, не их взгляды и скошенные на нас глаза создали настроение и энергетическое поле, а та любовь. Потому что любовь тоже создает задним числом свое поле, как и всякая память.

Так или иначе, видеть Веру было приятно. А когда мы уславливались о встрече в этой харчевне (я позвонил, и мы условились), мне было муторно и неловко, и я даже шеей чувствовал, что общаюсь с киношницей. А когда Вера с солнечной улыбкой (по телефону просвечивался каждый оттенок) сказала, что, стало быть, мы встречаемся в угловом кафе, совсем как у Антониони, меня едва не стошнило. Я скоренько попрощался, бросил трубку и минуту-две сидел с уксусной мордой. Она так и сказала. Как у Антониони.

* * *

То, что Вера на ножах со Старохатовым, я знал и раньше. По слухам, распря продолжалась. Но я думал, что это будни, чепуха, семечки, то известное и столь распространенное сейчас состояние динамического равновесия, когда ты и в атаке, и в защите, и обижаешься, и огрызаешься, а в общем, — а в общем работаете бок о бок и все хорошо. Жизнь как жизнь. И зарплата тоже идет, как и положено идти зарплате. Старохатов и Вера; а в переводе это значило — директор и маленький администратор; можно даже — директор и маленький человек. Такое вот противостояние, если только слово «противостояние» не звучит совсем уж насмешкой, а у них насмешкой оно не звучало.

Граф был велик. Он был именит, влиятелен и даже популярен — он был Старохатов. Вера была никто. В разговоре я мог бы поболтать об их распре, посудачить, мог бы и позлословить, но уж никак не влезать и не участвовать в этом. Теперь получалось, что я влез. Пообещал влезть.

В Сценарной Мастерской, во время о€но, я был дружен с Колей Оконниковым — Оконников был один из немногих наших, из кого в кино что-то вышло, и вышло неплохо. А когда-то Коля написал первый сценарий совместно со Старохатовым. Фильм тогда был поганенький, дохленький, но все же фильм. Я его видел: и афиши видел, и саму ленту. И вот у Веры вдруг появилось запоздалое подозрение, что Старохатов свое соавторство Коле в тот раз навязал… Нет, она знала это не точно. Не наверняка. Но когда-то она видела тот сценарий на столе у одного режиссера. Нет, читать не читала. Но заметила, что на титульном листе была лишь одна авторская фамилия — Оконников. И что же?.. А то, что сценарий, стало быть, существовал сам по себе, а Старохатов навязал ему свою фамилию позже.

— Зачем тебе все это надо? — спросил я (мы сидели с ней в харчевне, и разговор только-только начинался).

— Как зачем? Он же ограбил Колю!

— Ах-ах! — сказал я.

— Что? Разве не ограбил?..

— Вера, — я засмеялся, — мне таких слов ты не говори, ладно? Я ведь нюхнул кино. Самую малость нюхнул, но мне хватило.

— И напрасно.

Тут же с пафосом она сказала — ведь я справедливый мужик. И неужели же такой факт меня не возмущает?

Я подумал, прислушался к себе. Вспомнил об успехах Коли Оконникова. И сказал:

— Нет. Не возмущает.

— Но почему?..

Она завела вечную песенку всех маленьких честных администраторов — жалобную песенку. Дескать, так уж, видно, создан мир: чем лучше и чище человек (имелся в виду конечно же я), тем меньше он жаждет бороться с грязью. Дескать, эти-то лучшие и чистые — они только и умеют умывать руки и отсиживаться. Равнодушие, дескать. Пассивность. Ну, и так далее — все то, что говорится в подобных случаях… Но я такие наживки в своей жизни встречал. Я не клюнул. Я даже рассердился на Веру: уж не хочет ли она, чтоб сторонние люди чистили их конюшни? Или мне делать больше нечего?.. Или, может, я за эти годы стал похож лицом на дебила — неужели она всерьез рассчитывала и думала, что я соглашусь?