Портрет художника - [30]

            Больше никто не дарил ему свою кровь, и он не покупал кровь - ему понравилось брать ее силой, ему понравилось рвать зубами человеческую плоть. Он обрел глубочайшее презрение к людям, мужчинам и женщинам, которые визжали под молотом его силы и не были способны ни на что, кроме визга. Он лизал промежности грязных лахудр и хохотал в их распяленные жопы, ощущал себя центром вселенской шутки - богом, павшим в грязь ради собственного удовольствия. Он научился нюхать кокаин, кокаин сводил его с ума, он подходил к портрету Афро и, смеясь, мочился на картину, написанную любовью того, кто умер вместе с любовью.

            Его благосостояние стремительно росло - грязным людишкам нравилось его творчество, рождаемое грязью, Аристидис удивленно качал головой, но не мог не признать очевидного - картины были талантливы. Деньги, однако, обслуживая его пороки, не приносили удовлетворения - их некуда было тратить. Он равно презирал я чистоту и грязь, в которой жил, его дом постепенно превращался в волчью берлогу, он почти не снимал грязных джинсов, сапог и черной майки, а когда снимал, то ходил по дому и по пляжу голым. У него не было машины, он пользовался одним и тем же мотоциклом, он ел всякую дрянь в забегаловках и, рыгая, жадно пожирал снедь на фуршетах, если его туда приглашали – хотя мог бы купить эти фуршеты вместе с устроителями. Он почти не интересовался продажей своих картин, его нагло обманывали, но он смеялся над наглецами – теперь он полагал, что любая живопись - дерьмо, он писал свои картины, как испражнялся и был уверен, что это он обманывает дураков.

            Однажды, когда он стоял посреди зала "Арт-Артис”, развлекая посетителей своей персональной выставки скабрезными замечаниями и сломанной “молнией” на ширинке джинсов, к нему подошла молодая художница из Америки и, чеканно произнося греческие слова, попросила автограф - на фотографии его картины “Проклятие”.

Глава 37.

            Не раздумывая, он воспользовался своим положением мэтра, и вечером они пили шампанское в его студии, ощутимо воняющей мочой, перед завешенным тряпкой портретом Афро. Горели свечи, оставляя в тени чьи-то забытые в углу трусы и высвечивая кокаиновую пыль, рассыпанную на поцарапанном столе, девушка вела себя вполне раскованно и пила наравне с хозяином, вынимающим бутылки прямо из разорванного пальцами ящика, но когда он начал задирать ей юбку почему-то заартачилась. В раздражении он швырнул ее на продавленный диван, он был готов на все, но наступил на перевернутую бутылку и рухнул на пол - девушка вырвалась, оставлял в его руках клочья нижнего белья, и убежала. Не вставая с полу, он плюнул ей вслед и вынюхал со столешницы остатки кокаину, взгляд его упал на замызганный ковер, и губы растянулись в злорадной усмешке.

            Той же ночью он предпринял вызывание на крови, воспользовавшись прокладкой, которую обронила беглянка и парой ее лобковых волос.

            Она шла к нему через паутину улиц - к бледному пауку с пересохшими от жажды и похоти жвалами, ее руки были безвольно опущены, тени длинных ресниц падали на щеки, ее полные губы - приоткрыты, ее полная грудь - безоглядно открыта навстречу ночи, ее ноги двигались ритмично, ее шелковое платье скользило по холодным бедрам.

            Она стояла перед ним, спящая девочка с закрытыми глазами, ее платье - у ее ног, ее руки - как ночные цветы, ее живот - беззащитней лепестка лилии. Он ухмыльнулся, он обнажил клыки, он протянул к ее глубокому пупку длинный палец, замаранный красным.

            Вверху развернулись черные крылья, хрустальная женщина шевельнулась в своем запертом склепе, он поднял голову вверх и некто, тянувший коготь к его горькому мозгу, ударил в алую молнию ненависти, ударившую в него.

            Он покатился по черной дороге, намертво впившись в монаха с изгрызенным язвами лицом, пока не заметил, что монах мертв. Он встал на ноги. Впереди и сзади дорога исчезала в непрозрачном пространстве, с небесной тверди к плоским, глинистым холмам, свисали желтые пряди испарений. Из непрозрачного пространства вышли четверо в драных монашеских рясах. Он сунул руку в задний карман и вынул пружинный нож. Четверо, беспорядочно размахивая руками, пошли на него. Но они были никчемными противниками - сначала он располосовал им руки, двигая нож молниеносным зигзагом, потом - животы, потом перерезал горла. Потом он тщательно растоптал их головы каблуками сапог - так, что осталась только черная грязь с торчащими зубами и осколками костей. И пошел вперед, приплясывая и притопывая по дорожному покрытию, чтобы сбить с сапог клочья их горького мозга.

            Дорога превратилась в мостовую из серого морского булыжника, и справа от нее поднялся дом, очень похожий на его собственный. Он вошел через распахнутую дверь и поднялся в студию. Афро, завернутая в запачканную красками тряпку, бросилась ему навстречу, он впился губами в ее рот, существо с лысой, морщинистой головой и без признаков пола наблюдало за ними через пыльное окно. Афро засосом втянула его язык, вырывая язык из горла, он замычал от боли и ударил ее в грудь обеими руками. В пространстве раздался хрустальный звук, оконное стекло разлетелось медленными осколками, пространство за рамой окна вспыхнуло багрово-алым, срывая с него запачканную красками тряпку. Он вынул изо рта осколок стекла, волосы упали на его лицо черными кольцами, он закричал, раскрывая окровавленный рот, и существо прыгнуло. Сияющая женщина, визжа, закрутилась юлой на пьедестале из крови, алая капля скатилась из разведенных крестом рук - покатилась лысая голова, облепленная черным прахом, и алая капля стала пространством жара.