Портрет художника - [19]

Глава 23.

            Алеша удостоился очень большой чести - ему позволено было расписать фреской часть стены во вновь отстроенной монастырской часовне. Поскольку написать он должен был не что-нибудь, а каноническое изображение св. Феодоры, то на такую работу требовалось формальное разрешение архиепископа, и о.Аристарх исхлопотал для Алеши такое разрешение, убедив высокое церковное начальство, что молодой, но талантливый художник справится с порученной работой. Алеша не предвидел особых технических сложностей, но волновался, понимая, что хорошая фреска будет сохраняться в монастыре лет двести, а для художника - это прыжок в вечность. Разумеется, он прошел курс фресочной живописи и уже делал нечто подобное, но то были ученические работы на специально подготовленной доске, а не настоящая фреска на настоящей монастырской стене. У Алеши были хорошие учителя, в Греции существовала лучшая в мире школа фресочной живописи, поскольку именно здесь и зародилось это искусство за много веков до рождения Христа. К сожалению, фреска, как живое существо - она живет столько, сколько о ней заботятся и умирает вместе с домом, в котором живет, поэтому от античной живописи мало что сохранилось, фрески умерли вместе с богами, которым были посвящены. Во фресочной живописи, в особенности - канонической живописи очень мало места для импровизации - изображение переносится по частям, на предварительно расчерченную стену. Основная тонкость этого искусства заключается в точном следовании техническим условиям - в составе штукатурки, в составе краски, в температуре и влажности воздуха. Притом, работать надо быстро, пока штукатурка сырая, и стену, в отличие от мольберта, нельзя повернуть так, чтобы исключить возникновение тени, поэтому фрески пишут в основном ночью, при искусственном освещении. При всем желании условия рождения каждой фрески невозможно повторить, поэтому каждая фреска уникальна, и поэтому даже такие великаны, как Леонардо да Винчи, не гарантированы от ошибок, связанных с температурой и влажностью.

            Алеша не был особо верующим человеком, но он постился семь дней прежде, чем приступить к работе. Независимо от его веры или безверия, работа была культовой и происходила в культовом месте, поэтому подходить к ней следовало со страхом я уважением. Ему предстояло перенести изображение св. Феодоры высотой в половину человеческого роста на верхнюю треть трехметровой стены. Для этого он располагал увеличенной фотографией иконы, которую сделала для него Афро, и самой иконой, любезно предоставленной монастырским начальством. Икона была выполнена в традиционной манере - на дубовой доске, но не старой. Святая стояла выпрямившись, прижимая левой рукой к груди раскрытую книгу, а правой указуя в небо. Алеша рассчитывал справиться с работой за сутки, максимум - двое, учитывая подготовку стены.

            Ночью пришла кошка и села между источком света и стеной, отбрасывая на белую поверхность ушастую тень. - Ты можешь объяснить мне, что происходит? - спросил у нее Алеша. Но кошка молча таращила желтые глазищи, в которых можно было прочитать все что угодно, даже презрение. Алеша снова повернулся к начатой фреске.

            Как только его кисть в первый раз коснулась сырой штукатурки - краска засияла. Это не был блеск, не была искристость, это было глубокое внутреннее свечение - так светится кровь под кожей щек у здорового ребенка. Сначала он не обратил на это особого внимания, полагая, что это рефракция, вызванная яркой, бестеневой лампой. Но, по мере наложения красок, это странное явление становилось все более и более очевидным. Обычные краски, пропитывая сырую штукатурку, приобретали невиданную интенсивность и объем, они становились живыми настолько, что Алеша со страхом посмотрел на кисть в своей руке. На несколько минут он прекратил работу и начал рассматривать стену, соображая, что дело, возможно, в материале самой стены. Но работу следовало продолжить, и он снова полез на подмостки.

            Он прикладывал кисть - и голубая краска становилась голубой, как небо над Эгейским морем. Он прикладывал кисть - и желтая краска начинала светиться, как солнце на закате. Если бы Алеша не знал совершенно точно, что трезв, как стекло, то мог бы подумать, что хватанул где-то псилоцибину, по случайности. Но, вскоре эти суетные мысли покинули его. У него появилось ощущение, что это не он пишет фреску, а фреска проступает из сырой штукатурки, как проявляемая фотография. Затем и это ощущение пропало. Он забыл обо всем, он потерял ощущение времени и собственного тела, по мере того как фреска проступала из сырой штукатурки - он втягивался во фреску, он пропитывал собой сырую штукатурку, его глаза смотрели вовне из сырой штукатурки и щурились от света бестеневой лампы.

            Он очнулся, когда уже начало светать. Каким-то образом ему удалось остановиться - он не закончил фреску. Закончить фреску сейчас было бы катастрофой, он не был готов расстаться с ней и, хотя какой-то внутренний сторож удерживал его от того, чтобы называть фреску по имени, он хотел ее еще и еще.