Портрет Дженни - [19]

Каждая деталь ее жизни в монастырском пансионе казалась Дженни важной и интересной. Один рассказ сменялся другим. И про их девичий хор. И про монастырскую оранжерею, где им разрешается покупать у монахинь фрукты. И про придирки классной наставницы, чье прозвище даже не совсем прилично произнести. А вот в сестру Терезу, всегда такую спокойную и приветливую, все девочки просто влюблены, и ее уроки — самые желанные… И конечно, в центре всех этих рассказов была Эмили, с которой они жили в одной комнате и делились всем на свете — от чулок и тетрадок до самых заветных тайн. Под страшным секретом Дженни поведала мне, что на туалетном столике Эмили стоит — разумеется, когда они остаются в спальне одни, — фотография молодого человека с задумчивыми глазами и волнистой шевелюрой, в студенческой куртке со стоячим воротником, а внизу печатными буквами выведено имя: м-р Джон Гилберт.

И много еще чего рассказывала мне моя повзрослевшая гостья, но, каюсь, я многое пропустил мимо ушей, поглощенный работой. Работой, которая оказалась неизмеримо сложней, чем думалось вначале. В тот первый раз мне позировала одна Дженни, а сегодня — совсем другая… Да, можно было, наверно, как ни жалко, отбросить прежнее и начать все сначала. Но я понимал, что тогда мне уж точно не закончить сегодня портрет. А кто знает, когда я увижу ее вновь, и — какой она будет…

Никогда я еще не работал так напряженно и сосредоточенно. Дженни беззаботно болтала, а взгляд мой впитывал каждое ее движение, каждый вздох, каждый лучик ее глаз, и кисть, словно напрямую соединенная с моими зрачками, спешила перенести все это на полотно. В какие-то минуты мне начинало казаться, что я вижу даже больше, чем можно разглядеть, — озаренно вижу, каким было это лицо вчера и каким станет завтра. Поистине я чувствовал себя пловцом, одолевающим поток времени, дерзнувшим запечатлеть то, что не лицезрел еще ни один художник. И это ощущение неповторимости происходящего, казалось, передавалось моей руке. Время от времени я отходил от мольберта, чтобы взглянуть на рождающийся портрет со стороны, и каждый раз все больше убеждался, что подобного из-под моей кисти еще не выходило. Убеждался с радостью и словно бы даже с каким-то тайным испугом.

В полдень мы сделали перерыв, чтобы перекусить. Собственно, я охотно обошелся бы безо всякого ланча, но выяснилось, что Дженни прямо-таки жаждет что-нибудь сготовить, чтобы применить на практике полученные в пансионе кулинарные познания. Однако готовить-то, увы, было как раз не из чего.

— Сардины и сыр тебя не устроят? — виновато спрашивал я, перебирая свои немногочисленные припасы. — Есть еще крекеры и немного молока… Прости меня, ради Бога. Я же не знал, что ты придешь именно сегодня.

— Если бы были яйца, я могла бы сделать омлет, — сказала Дженни. — Ну ладно, я сделаю крекеры с сыром.

И она приступила к делу. Поставила на газ сковородку, расплавила на ней ломтики сыра (которые тут же стали подгорать, и я не на шутку испугался, как бы запах не достиг ноздрей миссис Джекис) и намазала полученный продукт на крекеры. Остывая, эта масса становилась все более резинообразной и все менее съедобной. Так что пришлось нам переключиться на сардины, запивая их молоком. Но Дженни ничуть не огорчилась.

— В следующий раз сготовлю что-нибудь повкуснее, — смеясь, пообещала она.

Мы немного поболтали о том о сем, и неожиданно Дженни призналась:

— А девчонки спрашивают о вас…

Это была новость. «Ну да, — подумал я, — если у Эмили есть м-р Гилберт, чем Дженни хуже? Каждой девочке в этом возрасте хочется иметь тайну, о которой можно пошептаться с подружками».

— Но я им ничего не рассказываю, — поспешила успокоить она. — Только то, что вы симпатичный и…

— Дженни нам пора за работу, — напомнил я. — Кончай глупости!

— И что вы прекрасный художник. И что вы едва не умерли с голоду. Это произвело на них самое большое впечатление — Она улыбнулась кокетливо и немного смущенно. — Они говорят, что это очень романтично. Прямо как в книгах.

— Господи! — вырвалось у меня.

— И по-моему, они завидуют, что я у вас вот так неожиданно появляюсь. Наверно, это тоже кажется романтичным… — Она посмеивалась и словно бы поддразнивала меня, но голос и порозовевшие щеки выдавали ее стеснение.

— Давай-ка лучше допивай молоко и — за дело. — Я постарался сказать это построже.

— Вы не сердитесь на меня, Эдвин? — Похоже, мой тон ее несколько встревожил. — Я же пошутила.

— И не думал сердиться, — сказал я — Но слушай, ты будешь наконец позировать?

Дженни послушно уселась в кресло, и мы продолжили наш сеанс. Но молчала она каких-то две-три минуты — на большее ее не хватило.

— Нет, я правда пошутила. Я не говорила им, что вы симпатичный.

Не скажу, чтобы меня слишком утешило это сообщение, и я предпочел на него не отвечать. Тогда Дженни сменила тему:

— Не думайте, что мы всегда носим эту тоскливую форму. У нас есть еще воскресные платья — голубые, с вышивкой. А в церковь обязательно надо идти в длинной белой вуали. Прошлый раз Эмили в спешке не сумела ее толком приколоть, и вуаль свалилась. И ее наказали молчанием. На целый день.