Портрет Дженни - [11]

— Да, — согласился Мэтьюс. — Но есть еще нечто неуловимое… В общем, жду портрет.

Мисс Спинни, как ни в чем не бывало, проводила меня до дверей.

— Заходите, будем рады вас видеть. — Это было сказано совершенно искренне, без притворства. — Кстати, Адамс, как вы относитесь к цветам?

— В смысле натюрмортов?

— Именно. — Она обернулась и, увидев, что Мэтьюс стоит у окна к нам спиной, доверительно понизила голос: — Я очень люблю цветы. И если у вас найдется что-нибудь симпатичное, размером два или два с половиной фута на четыре — приносите.

Прежде чем отправиться домой, я решил прогуляться по 5-й Авеню. Дул студеный пронизывающий ветер, но, черт побери, теперь-то он дул в мои паруса! И сияющие витрины магазинов, яркие броские наряды женщин, вздымающиеся над головой утесы небоскребов уже не казались мне олицетворением чужого, недоступного мне мира. Нет, теперь это был мой мир, мой город, который — дайте только время — еще услышит обо мне и пожалеет, что так долго пренебрегал мною… Мне вспомнилась песенка Дженни: «Ветер задувает, тучки проплывают, и никто не знает…» Да, пока никто не знает — но дайте время… Надо ковать железо, пока горячо, поскорей приниматься за портрет.

И вдруг до меня дошло, что я не знаю, где она живет и вообще, где ее искать. Господи, как же я мог, почему подумал об этом только сейчас!.. И улыбавшийся мне только что мир разом нахмурился и поблек.

Глава шестая

— Ты что, всерьез думаешь, что я смогу помочь тебе ее найти? Девчонку по имени Дженни, которая неведомо где обитает? — Гэс покачал головой, поражаясь моей наивности.

— Ее родители цирковые артисты, — сказал я. — Жонглеры и канатоходцы.

— Ну, это хоть что-то. И где они выступают?

Название давно снесенного мюзик-холла вертелось у меня на языке, но называть его было бессмысленно. И я сказал, что знаю только фамилию — Эплтон.

— Эплтон? Нет, не слышал. Хотя погоди, вроде бы что-то припоминаю. — Гэс на несколько минут погрузился в размышления. — Да, был когда-то такой цирковой номер, — подтвердил он наконец. — Кажется, в мюзик-холле Хаммерстайна.

— Вот-вот, именно там, — подтвердил я.

— Господи, Мак, да ты в своем уме? — Таксист озадаченно посмотрел на меня. — Те жонглеры, небось, уже где-нибудь в доме для престарелых, если еще живы… Слушай, а может, ты что-то путаешь? Ты уверен, что действительно видел эту девочку?

— Я рисовал ее. Те акварели у меня и купили.

— А может, ты ее просто придумал? — все еще не верил Гэс. — Ваш брат ведь часто рисует просто из головы.

— Клянусь тебе, я ничего не придумывал. Я разговаривал с ней точно так же, как сейчас с тобой…

Мы стояли возле машины Гэса, как всегда поджидавшего пассажиров на углу неподалеку от моей «студии». Утро было сырое и пасмурное, чувствовалось, что вот-вот пойдет снег, ветер словно бы доносил его запах. Я зябко поеживался в своей куртке, но Гэс в своих двух уже порядком обтрепанных свитерах, надетых один на другой, казалось, и не замечал холода. Чем-то этот таксист напоминал мне старых рыбаков из Труро, с их жесткими, огрубевшими руками и потемневшими лицами, на которых отпечатались все ветра и штормы их жизни. Только вот глаза у Гэса были сугубо городские — быстрые, цепкие, хитроватые — глаза человека, чьей стихией были приливы и отливы улиц, их стремительные течения и мели транспортных пробок. Не жила в этих глазах медлительная раздумчивость океана, не светилось в них долготерпение рыбацких дум…

— Ладно, попробую что-нибудь разузнать, — пообещал Гэс. — Поспрашиваю знакомых таксистов. Есть тут пара стариканов, может, что помнят. Только смотри, Мак… — Он помолчал и вполголоса высказал свои опасения: — Смотри, как бы полиция чего не заподозрила. Сам понимаешь, девчонка такая маленькая… Да и мне неприятности ни к чему.

— Единственное, что я хочу, — писать ее портрет, — заверил я. — Только это и ничего больше. Готов поклясться.

Вернувшись домой, я попытался работать. У меня было начато большое полотно «Каток в парке», я писал его по памяти и нескольким эскизам, которые успел тогда сделать. Но сегодня работа не клеилась. Я никак не мог сосредоточиться, мысли разбегались в разные стороны. То я размышлял о натюрморте с цветами для мисс Спинни, за который пока еще не брался. То начинал думать о стенной росписи в «Альгамбре», где работа моя неплохо подвигалась, но многое еще предстояло сделать. Однако неотвязней всего были мысли о Дженни: удастся ли Гэсу хоть что-то узнать… Словом, в голове у меня был кавардак, кисть — вялой и неуверенной, да и день за окном — на редкость тусклым. И я обрадовался, когда наконец пробил час ланча. Вымыл руки, оделся и вышел из дому.

Когда я вошел в «Альгамбру», Гэса там еще не было. Официант принес мне мой бесплатный ланч, и, управившись с ним, я взял кисть и краски, взобрался на шаткую стремянку и занялся росписью. Гэс появился только через час. Сел за столик и молча наблюдал за моей работой.

— Что же ты молчишь? — не выдержал наконец я.

— К сожалению. Мак, ничего хорошего.

— Но хоть что-то прояснилось?

— Да, действительно, как я и припоминал, были такие канатоходцы супруги Эплтон. С 1914 года они выступали у Хаммерстайна. А в 22-м оба разбились, вроде бы лопнул канат… Так что, старина, никакой девчонки быть не может. Она сейчас была бы уже взрослой тетей.