Портрет дьявола - [87]

И все же, когда Милдред, заметив портрет, молвила: «Спесива не в меру, вы не находите? Театральный персонаж, наверное? Из ваших дам сердца, мистер Девинь?» — мне сделалось дурно от бессильного гнева, а тут еще Милдред (как мог я восхищаться этим личиком буфетчицы — такому место только на бонбоньерке!), накрыв своими курьезными оборками ручную вышивку, взгромоздилась на стул с высокой спинкой и добавила: «Молчание означает согласие! Кто она, мистер Девинь? Расскажите нам о ней: не сомневаюсь, с ней связана какая-то история».

Бедная малышка Милдред улыбалась в безмятежной уверенности, будто я с зачарованным сердцем ловлю каждое ее слово; Милдред, с перетянутой талией, в тесных ботинках, вульгарным голосом разглагольствовала, расположившись на стуле, где перед тем сидела, рассказывая свою историю, моя госпожа! Это было невыносимо.

— Не садитесь на этот стул, — сказал я, — он неудобный!

Но предупреждение не подействовало. Со смешком, на который отозвался злой дрожью каждый нерв в моем теле, она продолжала:

— Бог мой, мне сюда нельзя? Ну да, здесь ведь сидела эта ваша приятельница в черном бархате?

Я посмотрел на стул, изображенный на картине. Он был тот же самый — Милдред расположилась на стуле моей госпожи. В тот миг я с ужасом осознал, что Милдред реальна. Так это все же была реальность? Если бы не случай, разве смогла бы Милдред занять не только стул моей госпожи, но и само ее место в моей жизни? Я встал.

— Надеюсь, вы не сочтете меня невежливым, но я должен ненадолго уйти.

Не помню, на какой предлог я сослался. Придумать подходящую ложь не составило труда.

Видя надутые губки Милдред, я понадеялся, что они с матушкой не останутся на обед. Я бежал. Это было спасение — остаться одному на промозглой улице, под облачным осенним небом, и думать, думать, думать о моей возлюбленной госпоже.

Часами я бродил по улицам и площадям, переживая заново каждый взгляд, слово, касание руки — каждый поцелуй; я был невыразимо, бесконечно счастлив.

О Милдред я совсем забыл; мое сердце, душу и дух заполняла собой женщина в раме из черного дерева.

Услышав, как сквозь туман прозвенело одиннадцать ударов, я повернул домой.

На моей улице волновалась толпа, в воздухе разливался слепящий красный свет.

Дом был охвачен пламенем. Мой дом!

Я протиснулся через толпу.

Портрет моей госпожи — уж его-то я как-нибудь спасу.

Прыгая по ступеням, я как сквозь сон (и это действительно походило на сновидение) увидел Милдред: она высовывалась в окно второго этажа и заламывала руки.

— Посторонитесь, сэр! — крикнул пожарный. — Нам надо спасти молодую леди.

А моя леди, как же она? Ступени трещали и дымились, раскаленные, точно в преисподней. Я стремился попасть в комнату, где висел портрет. Это прозвучит странно, но я чувствовал только одно: картина нужна нам, чтобы вместе любоваться ею все дни своей долгой и радостной семейной жизни. Мне не приходило в голову, что портрет и моя госпожа едины.

Достигнув второго этажа, я ощутил у себя на шее чьи-то руки. Черт лица было не разобрать в густом дыму.

— Спаси меня, — прошептал женский голос. Схватив женщину на руки, я по шатким ступеням понес ее прочь от опасности. Сердце охватила странная тоска. Я нес Милдред. Я понял это, как только ее коснулся.

— Не подходите к дому! — кричали в толпе.

— Все уже в безопасности! — крикнул пожарный.

Из окон вырывались языки пламени. На небе сгущалось зарево. Я вырвался из рук, старавшихся меня удержать. Взлетел по ступеням. Пробрался по лестнице. Внезапно мне сделался понятен весь ужас случившегося. «Пока мой портрет остается в этой раме из черного дерева». Что, если и портрет, и рама погибнут?

Я сражался с огнем, удушьем и собственной неспособностью его одолеть. Я должен был спасти картину. Вот и гостиная.

Ворвавшись туда, я увидел мою госпожу. Клянусь, сквозь дым и пламя она тянула ко мне руки — ко мне, пришедшему слишком поздно, чтобы спасти ее, спасти счастье всей своей жизни. Больше я ее не видел.

Прежде чем я успел до нее дотянуться или хотя бы ее окликнуть, пол подо мной раздался и я упал в бушевавшее внизу пламя.

Как меня спасли? Разве это важно? Как-то спасли — будь они неладны. Тетушкина мебель сгорела полностью. Друзья указывали, что, поскольку обстановка застрахована на крупную сумму, неосторожность заработавшейся допоздна горничной не нанесла мне никакого урона.

Никакого урона!

Так я обрел и потерял свою единственную любовь.

Всей душой и всем сердцем я отвергаю мысль, что это был сон. Таких снов не бывает. Сновидения тоскливые и мучительные — это пожалуйста, но сны о совершенном, невыразимом счастье? Нет, моя последующая жизнь — вот она действительно сон.

Но если я так считаю, почему я тогда женился на Милдред, растолстел, поскучнел и раздулся от самодовольства?

Говорю вам: все это сон; единственной реальностью была моя дорогая госпожа. И какое значение имеет все то, что человек делает во сне?

БРЭМ СТОКЕР (Bram Stoker, 1847–1912)

Английский прозаик ирландского происхождения, уроженец Дублина Брэм (Абрахам) Стокер обрел всемирную известность как автор романа «Дракула» (1890–1897, опубл. 1897), в котором фольклорные и литературные сюжеты о вампирах в высшей степени удачно соединились с фобиями и фантазмами поздневикторианской эпохи, идеями оккультизма и эзотерики, интуициями нарождавшегося фрейдизма и зрелищными установками европейского театра конца XIX в. Образ и само имя графа Дракулы, прославленные многочисленными переизданиями, продолжениями и экранизациями романа, легли в основу новой мифологии вампиризма, которая получила широчайшее развитие в культуре и искусстве XX–XXI вв. При этом другие произведения писателя оказались в тени его главного романа, и в памяти массового читателя Стокер остался автором одной, хотя и культовой книги.