Портрет А - [83]

Ни в своем творчестве, ни в жизни Бодлер, Лотреамон, Рембо не предстают персонажами, которых педагог мог бы поставить в пример, почему же для нас их имена значат столь много и сами они в каком-то смысле являются нашими благодетелями?

Конечно уж не из-за их взглядов на мораль, а из-за того, что они выразили новое сознание, новые жизненные устремления.

Поэтому не с проповедниками добра и зла нужно их сравнивать, а с тем первым человеком, который изобрел огонь. Было это добром или злом? Не знаю. Это стало новой точкой отсчета для человечества. Череда новых точек отсчета создает цивилизацию. К этому-то и стремится поэт, к новому пути, к победе над инерцией — своей собственной, инерцией времени, над вечным оцепенением реакционеров.

Поэзия не столько разновидность обучения или даже колдовства, обольщения, сколько одна из заклинательных форм мышления. Благодаря своей компенсаторной функции поэзия вырывает человека из удушливой атмосферы, позволяя ему свободно вздохнуть. Измученной душе поэзия возвращает мир. Поэтому поэзия социальна, но механизм ее социальности сложнее, чем это представляют себе, и не столь очевиден.

Кажется, ненароком я ответил на вопрос: «Куда идет поэзия?» Цель — делать необитаемое обитаемым и душное воздушным.

Если говорить о грядущей поэзии конкретнее, то это поиски секрета поэтического состояния, самой поэтической субстанции.

Уходя от классического стиха, от строфы, от концевой рифмы и рифмы внутренней, даже от ритма, отказываясь от всего, она ищет зону поэтического внутри человека, ищет ту область, которая некогда, возможно, была областью легенд и частью территории религии. (Только частью. Мой друг, поэт Жюль Сюпервьель, только что высказал аналогичную мысль.)

Возросшая уверенность, проистекающая от уверенности, которую вселяет наука в общем, и, в частности, из-за прогресса в психопатологии, психоанализе, этнографии, возможно, даже в парапсихологии и неооккультизме, все более и более обстоятельные знания о связи мозга и разума, мозга и желез секреции, мозга и крови, разума и нервов, все более и более совершенное и подтвержденное опытами изучение речевых расстройств, синестезии, образов, подсознания и сознания может подтолкнуть любопытство поэта к желанию потрогать все это изнутри, привить вкус ко все более и более рискованным вторжениям в области вторичных состояний, опасных для него самого.

С другой стороны, изменения в частной и общественной жизни, которые становятся все более и более быстрыми из-за развития техники и вторжения науки в самое что ни на есть человеческое, могут заставить поэта параллельно с этим создать новое видение.

Таково, на мой взгляд, ближайшее будущее Поэзии.

Но какой-нибудь поэт (и он уже, возможно, родился) перевернет, конечно, эту новую поэзию. И это будет прекрасно.

Потому что настоящая Поэзия противостоит Поэзии, противостоит Поэзии предыдущего времени, не из ненависти, конечно, хотя она временами и принимает наивно такую форму, но потому, что она призвана служить двойной цели, состоящей, во-первых, в том, чтобы нести огонь, новые жизненные устремления, новое осмысление времени, а во-вторых, вырвать человека из привычной, скучной, ставшей удушливой атмосферы.

Роль поэта и заключается в том, чтобы первым почувствовать эту атмосферу, найти то окно, что надо распахнуть, а точнее — вскрыть абсцесс в подсознательном.

Возможно, поэтому и говорится: «Поэт — это великий целитель», таков, впрочем, и комик. Поэтому-то и проявляет себя вторая тенденция в поэзии, которую я назвал заклинательной. Поэт изгоняет морок предыдущего времени, его литературы, и, частично, морок времени настоящего.

Обе эти тенденции, впрочем, сплетаются в единый порыв к будущему.

В начале пути поэт одинок, он один отправляется исследовать новое. Его подлинная социальная миссия заявит о себе позже, когда человечество, даже против своей воли, примет поэта в свое лоно.

Происходит это столь естественно, что иногда задним числом, и по простодушию, начинают думать, будто он-то и задал тон предшествующей эпохе.

Таким образом, всегда будет современным тот поэт, которому хватило мужества не стать таковым слишком рано.

Поиски в современной поэзии >{134} (пер. О. Кустовой)

Начиная сегодня эту лекцию, посвященную поэзии, я не уверен, имеет ли моя речь право на существование. Поэзия не жалует публичных речей, в которых столько же эрудиции, авторитетности материала, сколько и педантизма, и просто пустых слов, — нет в них только поэзии.

Говорить о поэзии есть нечто прямо противоположное ей по духу. Вот в чем затруднение. Но было высказано любезное предположение, что раз уж я пишу стихи, то мне есть что сказать на сей счет. Я, таким образом, должен был приняться за работу — ну вот, для вас и для меня настало время встречи.

Если в поэзии за тридцать лет произошли большие изменения, то во взглядах на нее — еще большие. Одни считают, что к поэзии можно найти подход, другие, что к ней теперь почти и не подступиться.

Поэзия больше не искусство писать стихи, она стала разновидностью священного и превратилась в некую религию. Я не преувеличиваю. В наше время любое движение склоняется к религии, а, например, коммунизм и фашизм просто готовят нам новую религиозную войну. Причина, возможно, заключается в этой силе, которая некогда побуждала человека веровать в освещенные религией ценности, а теперь увлекает его к чисто человеческим ценностям, политическим, социальным, индивидуальным, которые не дают ему чувства религиозной экзальтации одновременно с чувством личного удовлетворения. Впрочем, эти речи не обязательно речи действа. Один тот факт, что человечество в течение тысяч лет кому-нибудь да молилось — если действительно функция создаст орган, — сделал практически невозможным делом потерю религиозности, без ощущения сильного внутреннего беспокойства и резкого обострения желаний. Человек начинает воссоздавать божественное, всеми возможными средствами.