Портрет А - [62]

Старый стервятник (пер. Т. Баскаковой)

Старый стервятник — вот кто не дает мне покоя.

И всегда-то он взгромоздится на что-нибудь неподалеку! Знает, где меня искать.

Бывает, он вдруг покажется на голове друга или в лице незнакомца, который пытается примерить себе его круглый глаз, его неподкупный взгляд и даже клюв — он и клюв пытается нацепить, хотя человеческая физиономия совершенно не приспособлена для такого рода украшений.

Но вот он устроился и теперь старается, чтобы я его узнал. Тут уж и мое лицо каменеет, и я спешу покинуть этих ненадежных друзей — людишек, которые мнят себя чем-то и, больше того, кем-то, хотя даже не научились сохранять лицо.

Из сборника «Жизнь в складках» >{115}

Из цикла «Свобода действий» (пер. А. Поповой)

Мешочные процедуры

Плевать я хотел на свою жизнь.

У меня с ней ничего общего.

Кто же не достоин большего,

чем собственная жизнь?

Все началось, когда я был маленьким. Был один надоедливый взрослый.

Как ему отомстить? Я его засунул в мешок. Там мне его запросто удалось поколотить. Он кричал, но я его не слушал. Не было в нем ничего интересного.

Этот свой детский прием я на всякий случай сохранил. Возможность активных действий, которую приобретаешь, став взрослым, и которая простирается не слишком далеко, доверия у меня не вызывала.

Кому прописан постельный режим, тому стула не предлагают.

Что до того приема, я его и впрямь сохранил и до сегодняшнего дня держал в секрете. Так оно надежнее.

Было все же одно неудобство: благодаря этому приему я невозможных людей выношу слишком легко.

Я-то знаю, что их ждет мешок. Это придает мне удивительное спокойствие.

Я не мешаю развиваться нелепым ситуациям, не тороплю пожирателей моей жизни.

Радость, которую я испытал бы, выставив их за дверь на самом деле, когда приходит время действовать, уступает место несравненно большему наслаждению — вскорости подержать их в мешке. В мешке, где я избиваю их нещадно и безнаказанно, распалившись так, что мог бы вывести из строя десяток крепких мужиков, методично сменяющих друг друга.

Без этою маленького изобретения как бы я умудрился вынести мою унылую жизнь, часто — в бедности, вечно среди чужих острых локтей?

Как бы я смог протянуть десятки лет, пройти через столько разочарований, вытерпеть стольких больших и малых начальников, две войны, две долгие оккупации — под властью вооружившейся нации, уверенной, что кегли сбиты, под властью других неисчислимых врагов.

Мой чудный прием меня спас. По правде сказать, дело было плохо, но я устоял перед безнадежностью, которая чуть было не подмяла меня с головой. Всех тупиц, зануд и даже одну мегеру, от которой уже бы сто раз мог отделаться, я берег для мешочных процедур.

Удовлетворение желаний

Я в жизни никому не причинял зла. Только мечтал об этом. Но больше у меня такого желания нет. Я его удовлетворил.

В жизни ничего не удается сделать так, как хочется. Выпала вам удача прикончить разом пятерых своих врагов — все равно у вас с ними еще будет куча хлопот. И главное — все хлопоты из-за того, что они мертвы, а вы-то столько сил потратили, чтоб их убить. Потом, в любом смертоубийстве всегда найдутся какие-нибудь огрехи, а моим способом можно убить и два раза, и двадцать, да сколько угодно. Один и тот же человек подставляет мне свою ненавистную башку снова и снова, и я колочу по ней, вгоняя в плечи, пока ему не придет конец, а если, когда дело сделано и покойник остыл, какая-то мелочь мне не нравится, я тут же подниму его на ноги и прикончу заново, внеся все необходимые поправки.

Вот почему в реальной жизни я, по всеобщему мнению, никому не причиняю зла, даже врагам.

Я их берегу для моего спектакля, чтобы аккуратно, в намеренном бесстрастии (без которого не бывает искусства), после стольких повторов и поправок, сколько мне нужно, наконец с ними разделаться.

Я вообще очень мало кому давал повод на себя жаловаться, разве что человек очень уж нагло вставал мне поперек пути. Но и это еще не все…

Мое сердце, которое я время от времени очищаю от накопившейся злобы, открыто добру, прямо хоть доверяй мне часами нянчить маленьких девочек. Ничего страшного с ними бы, уж конечно, не случилось. И кто знает… Может, им даже было бы жалко со мной расставаться?

Погреб с колбасами

Люблю помахать мешалкой.

Схватишь какого-нибудь маршала и — вот тебе! — измесишь его так, что у него сразу половину мозгов отшибет и нос расквасится, чтоб не хвастался своим нюхом, а там и руками займемся — и нечего будет приставлять к фуражке, даже если вся армия, как один, выстроится отдать ему честь.

Так месишь его и месишь, а он все меньше, меньше, и вот — просто колбаска, теперь ему и рта не раскрыть.

Но одних маршалов мне мало. У меня в погребе порядочно колбас, которые раньше были важными людьми, для меня, казалось бы, недосягаемыми.

Но мой безошибочный инстинкт, зовущий к победе, оказался сильнее всех трудностей.

И если вокруг этой публики по-прежнему продолжается шумиха, я тут, честное слово, не виноват. Размалывать их дальше уже было просто некуда. Меня уверяют, что некоторые из них до сих пор в деле. Газеты печатают их речи. Неужели правда? Как это может быть? Они ведь упакованы. А все прочее — остаточные явления, в природе такое бывает, какая-то загадочная последовательность отражений и испарений, значение которых не стоит преувеличивать. Правда же, не стоит.