Портной из Панамы - [26]

— Ты меня больше не любишь?

— Ты прекрасно знаешь, что люблю. Сядь же наконец, будь умницей.

— А где Марта?

— Дома, наверное, где ж еще ей быть, Мики. Живет в Эль Чорилло. Занимается, наверное.

— Страшно люблю эту женщину.

— Рад слышать, Мики. Марта тоже тебя любит. А теперь присядь.

— Ты ее тоже любишь.

— Мы оба любим, Мики, но каждый — по-своему, — заметил Пендель и не то чтобы покраснел, но испытал некоторую неловкость и закашлялся. — А теперь садись, будь хорошим мальчиком, прошу тебя, пожалуйста.

Ухватив Пенделя за руки, Мики жарко зашептал ему на ухо:

— На больших скачках в воскресенье Дольче Вита придет первой, ты меня понял? Рафи Доминго подкупил жокеев. Всех до одного, понял? Скажи Марте. Хочу, чтоб она разбогатела.

— Понял тебя, Мики, а что касается Рафи, то он был у меня в ателье сегодня утром. А вот тебя не было, и очень жаль, потому что там тебя ждет для примерки прелестный пиджак. А теперь сядь, ну, пожалуйста, будь другом, сядь!

Уголком глаза Пендель заметил двух крупных мужчин с пластиковыми карточками на кармашках пиджаков, они решительно и неумолимо надвигались на них. Пендель покровительственным жестом обнял Мики за необъятные плечи.

— Вот что, Мики, если будешь и дальше бушевать, не сошью тебе больше ни одного костюма, клянусь! — сказал он по-английски. А по-испански добавил, обращаясь к мужчинам: — Мы в полном порядке, джентльмены, благодарю вас. А мистер Абраксас уже уезжает. Прямо сейчас, да, Мики?

— Чего?

— Ты меня слышал, Мики?

— Нет.

— Ведь твой славный водитель Сантос наверняка ждет в машине у клуба, верно?

— Кому какое дело…

Подхватив Мики под руку, Пендель бережно вывел его из ресторана в вестибюль с зеркальными потолками, где Сантос уже нетерпеливо дожидался своего господина.

— Вы уж извините, Энди, за то, что увидели его не в самом лучшем виде, — застенчиво произнес Пендель. — Мики один из немногих настоящих героев Панамы.

И он принялся с гордостью пересказывать историю его жизни. Отец Мики был эмигрантом из Греции, судовладельцем и близким другом генерала Омара Торриойса. Видимо, поэтому он решился пренебречь интересами бизнеса и посвятить все силы и время контролю за торговлей наркотиками в Панаме, не преминув придать этому занятию политический оттенок и всячески доказывая, что это помогает борьбе с коммунизмом.

— Он всегда так разговаривает?

— Лично я не назвал бы это разговором, Энди. Мики очень уважал своего старого отца, нравился ему и Торриойс. И очень не нравился… ну вы сами понимаете, кто, — сказал Пендель, придерживаясь принятого местного правила не называть Норьегу по имени. — И не стеснялся кричать об этом чуть ли не с каждой крыши, чтоб каждый, у кого есть уши, мог слышать. До тех пор, пока этот «ну вы сами понимаете, кто» не отправил его в кутузку, чтоб он заткнулся раз и навсегда.

— А при чем тут Марта?

— Были в нашей стране времена, Энди, которые я бы сравнил с похмельем. Двое этих молодых людей были очень активны, правда, каждый в своей области. Марта была дочерью мелкого чернокожего ремесленника, Мики — избалованным сынком богача, но в борьбе оба стояли плечом к плечу, сражались, как это у вас называется, за демократию, — торопливо ответил Пендель, стремясь как можно быстрей избавиться от навязанной ему темы. — В ту пору между людьми завязывалась самые странная дружба. И никакие преграды не могли им помешать. Он сказал правду. Они действительно любят друг друга. Иначе и быть не могло.

— А я-то думал, он говорит о вас.

Пендель заспешил еще больше:

— Но только здешние тюрьмы, Энди, это, доложу я вам, совсем не то, к чему мы привыкли в Англии. Что, конечно, не приуменьшает значимости последних, если можно так выразиться. И вот что они сделали. Посадили нашего Мики с целой толпой отпетых и не слишком чувствительных преступников, человек двенадцать в одной камере, если не больше. И время от времени перемещали в следующую камеру, что, как вы понимаете, не слишком благоприятно отражалось на состоянии здоровья Мики. Особенно если учесть, что в ту пору он был весьма красивым молодым человеком, — осторожно добавил Пендель. И позволил себе сделать паузу, которую Оснард тактично не решился нарушить. Оба они как бы отдавали тем самым должное утраченной неземной красоте Мики. — Плюс еще несколько раз его избивали до полного бесчувствия. За то, что он их, видите ли, раздражал, — добавил Пендель.

— Вы его хоть раз навестили? — осведомился Оснард.

— В тюрьме, Энди? А как же. Да, да, конечно, навещал.

— И, должно быть, прочувствовали разницу? Что такое находиться по ту сторону решетки, верно?

Худое изможденное лицо Мики изуродовано побоями, а в глазах отражается ад. Мики в оранжевых бесформенных лохмотьях, ни одному на свете портному не догадаться, что это за костюм был изначально. Свежие красные ссадины на коленях, синяки на запястьях. Закованный в цепи человек должен научиться не дергаться, когда его избивают, но обучение требует времени. Мики, тихо бормочущий: «Господи, Гарри, дай мне руку, я люблю тебя, Гарри, вытащи меня отсюда, помоги!» В ответ на что Пендель шептал: «Послушай меня, Мики, ты должен научиться защищаться, парень, самое главное — никогда не смотри им в глаза». Но ни один из них не слышал другого. Ничего не слышал, кроме «Привет» и «Скоро увидимся».