Портартурцы - [126]

— Разрешите высказаться начальнику штаба крепости, — объявил Стессель.

В конце стола поднялся плотный и высокий полковник Рейс. Слегка встряхнув плечами, он оглядел присутствующих. Рот его был сжат, губы сложены в презрительную гримасу, бритый тупой подбородок выпирал вперед.

— Набирается духу, — сказал Виррен Лощинскому.

— Он, несомненно, будет говорить против коменданта.

— Состояние крепости более чем печально, оно безнадежно, — раздался, наконец, густой бас Рейса. — В наших руках из долговременных укреплений восточного фронта, имеющих опорное значение для защитников, осталось только третье укрепление. Неприятель усиленно ведет под него минные галереи. Не завтра, так послезавтра последует взрыв. На Большом Орлином Гнезде нет действующих пушек, нет укрытий для стрелков. Эта вершина сейчас под особым вниманием японской артиллерии. Батарея лит. Б разрушена, на Курганной и Заредутной — не противоштурмовые пушки, а выставка разнокалиберных орудий. Что собой представляет сейчас Артур? Нужно ли и в дальнейшем поливать его горы драгоценной кровью прославившихся защитников? Роль порта, как убежища для военного флота, окончена. Порт-артурской эскадры не существует. Помощи мы не дождемся ни с моря, ни с суши. Солдаты больны и изнурены до крайности. Нового натиска всегда свежих войск генерала Ноги они не выдержат. Через пять, много — через десять дней произойдет резня, и, может быть, поголовная. К чему это? Разве этот последний десяток тысяч русских героев ничего не стоит? Разве не лучше сохранить их для будущего? Мы сейчас еще можем получить почетные условия сдачи…

Поднялся полковник Гандурин.

— Господа офицеры, как вам известно, при всех несовершенствах Порт-Артура как современной крепости, при отсутствии легких мортир и пулеметов, при скверно выполненных окопах, мы держались на смекалке и стойкости стрелков, у которых исключительная самоотверженность и притом любовно-сыновнее отношение к своим начальникам. Но что в настоящее время представляет собой солдат? На девяносто процентов в окопах цинготные и больные куриной слепотой. Защитники в окопах стреляют, но еле передвигаются. При внезапных атаках мы уже не в состоянии маневрировать нашими силами, делать «внутренние займы». При вынужденном оставлении окопов мы не сможем унести с собой больных цингой. Больные куриной слепотой заслуживают не меньшего сожаления. Они ночью беспомощны.

— Солдаты бьются удивительно умело, но у них развинчены нервы, — вставил Некрашевич-Поклад. — Им все время, каждый день, мерещится помощь. Но ее нет. Они плачут, потому что у них «на душе тяжело».

Слова попросил Виррен:

— Мы, моряки, стали сухопутными вояками. О боевых качествах матросов я получаю каждый день самые положительные отзывы из уст сухопутных офицеров. Эскадра не сыграла возложенной на нее роли в море, но она в настоящий момент, так же как и сухопутные войска, выполняет огромную роль людскими ресурсами. Роль Артура как убежища для флота не окончена. Наши суда нарочито утоплены нами же, чтобы отвлечь от них снаряды врага в другую сторону. Если мы удержим крепость до конца войны, то мы быстро воскресим наш флот. Это — одно положение. Второе — мы со дня на день ждем Балтийскую эскадру. Если ей не будет места в гавани, то она может оправиться после длительного пути на внешнем рейде под защитой не только своих пушек, но и береговых укреплений крепости. Сдавать Порт-Артур нельзя. Будем биться. Будем держать врагов еще недели, месяцы на передовых, хотя и разрушенных укреплениях.

— Перед уходом сюда на совет я спрашивал своих офицеров: можно ли драться? И все в один голос ответили: «Можно, — сказал полковник Грязнов. — Даже мой вестовой, больной, к слову сказать, человек, надоел мне с просьбой отпустить его на позицию. И я отпустил его. Он дрался с японцами и теперь серьезно ранен.

Поднимаясь для выступления, генерал Горбатовский покосился на Фока и сделал недовольную гримасу. Высокий, с моложавым лицом, но несколько сутуловатый, Горбатовский не производил впечатления боевого генерала. И в очертании губ, и в мягком взгляде было добродушие, граничащее с наивностью.

— Национальное и личное самолюбие, — начал он свою речь, — должны побуждать нас все дальше и дальше отодвигать возможность попасть под конвой японского унтер-офицера. Мы должны драться на первой позиции, укрепляясь среди развалин фортов, а не отдавать их при первой случайности врагу. Мы сблизились с японцами, и это положение следует использовать для борьбы. Теперь их артиллерия посылает меньше снарядов на наши окопы, так как они рискуют при малейшем недолете побить своих. Нас поражали исключительно тяжелые снаряды, а не японские солдаты. Дайте больше ручных бомбочек, минных аппаратов — и японцы будут задержаны еще на неопределенно долгое время.

Фок вскочил и злобно посмотрел на Горбатовского. Присутствующие обернулись в его сторону. Лицо Фока показалось всем маленьким, сморщенным, стареньким.

— А где резервы? Где у нас люди, чтобы их каждый день уничтожали японскими ручными бомбочками? Нам нельзя так близко соприкасаться с неприятелем. Даже в Севастополе враг ближе шестидесяти сажен не подходил.