Порождения войны - [35]

Князев нахмурился.

— Это все?

— Да. И нет. У меня две просьбы. Мы не так уж плохо работали вместе, потому, полагаю, я могу высказать тебе две просьбы. Решение по каждой — твое. Но ты меня выслушаешь.

Князев нехотя кивнул.

— Первое. Позаботьтесь, пожалуйста, о мальчике. У него никого и ничего не осталось. Ванька его зовут. Он скоро придет в себя. Год-другой — станет солдатом. Пока может быть еще чем полезен.

— До того мы бы и без твоих напутствий дошли. Парень — часть пятьдесят первого. Мы будем живы — он будет жив. О нем не печалься у себя в Петрограде. Что у тебя еще?

— Что у меня еще, — повторила Саша. — Еще я бы хотела забрать личные вещи комиссара Родионова. Отослать их его родным. Написать им, как он погиб. Ну и не только им, конечно. В Наркомат юстиции тоже, с копией в ВЧК. Закрыть это дело.

Князев тяжело облокотился об стол. Глянул на Сашу исподлобья.

— Вот к чему это тебе, Александра? — спросил он. — Знал же, ты не дура и все поймешь. По уму, лучше б тебе смолчать.

— Проблемы не решаются, если молчать о них. Тем более что даже при всем желании это дело нельзя было не раскрыть.

— Не держи себя, старший следователь ВЧК, — подбодрил Князев. — Поделись, что же тебе такого удалось раскрыть?

— Комиссар Родионов, — ответила Саша, быстро и глубоко вздохнув, — был человеком строгих правил. Такие люди твердо следуют своим принципам. Иногда — слишком твердо. Без учета оперативной обстановки. У тебя тоже есть принципы, командир. Ты никогда не говоришь о них, они не записаны на первой странице твоего дневника — ты и дневник-то не ведешь. Эти принципы просто должны быть очевидны и понятны всем, с кем ты имеешь дело. Когда это не так, происходит… то, что произошло. Кто тот единственный человек, кого будут прикрывать здесь все, вплоть до самых идейных большевиков? Всякий, кто видел тебя в бою, легко поймет это.

— Продолжай, Александра, — сказал Князев, постучав пальцами по столу.

— Я не знаю, что он говорил тебе в вашу последнюю встречу, — послушно продолжила Саша. — В его последнюю с кем бы то ни было встречу. Возможно, он упрекал тебя за пьянство. Возможно, выражал недоверие. Возможно, требовал себе больше полномочий. Но особого значения это не имеет. Ведь ты, командир, и сам, видимо, этого не помнишь. А Родионов уже никому не расскажет.

Князев продолжал спокойно смотреть на Сашу исподлобья. Саша прикрыла на секунду глаза, потом продолжила говорить:

— Не думаю, что ты имел намерение его убить. Но он переступил границы, которые ты ему очертил. Последующее, полагаю, было случайностью. Возможно, вы бы подрались, а после этого стали бы лучше понимать друг друга. Но ты сильный человек, Федор. На свою беду, очень сильный. Ты ведь просто оттолкнул его? И он упал, головой скорее всего, на угол этой бесполезной каминной решетки.

Князев усмехнулся.

— Что ж, раз следователю ВЧК все ясно, дак дело закрыто?

— Следователю ВЧК, — подтвердила Саша, — все ясно. И дело закрыто. Отчего бы не закрыть дело, есть же вещественное доказательство. Комиссар Родионов аккуратно вел дневник. На последней заполненной странице зафиксировано, куда он планировал пойти, но так и не пришел. По пути туда он и погиб. Взгляни, командир.

Князев взял протянутый ему дневник, пролистал до последней заполненной страницы. Чуть поднял брови, взглянул на Сашу вопросительно.

— Я работала с такими уликами, — объяснила Саша. — Я знаю, на что будет смотреть следователь, чтоб установить, вырывали ли из тетради листы. И могу удалить страницу так, чтоб следов не осталось. Потому теперь дневник подтверждает, что последней работой комиссара Родионова было посещение четвертой роты. Она расквартирована в трех верстах от штаба. Идти нужно через город. А в Пскове, как и везде теперь, неспокойно. Человека могут пытаться убить, чтоб завладеть его табельным оружием, бывали такие случаи. Тем более что Родионов не приучился ездить верхом. Предпочитал ходить пешком. Тело так и не нашли — что ж, в речке с несуразным названием Великая течение быстрое. Все ясно. Нет причин не закрыть дело.

— Ты ж разве не должна стоять за правду?

— Правда — то, что хорошо сейчас для революции.

— И ты берешь это на себя? Почему?

— Ты свободен признавать или не признавать меня своим человеком. Но ведь свобода есть и у меня. Я — твой человек, и им останусь. Так я, руководствуясь революционной целесообразностью, решила. Здесь или в Петрограде, и даже если ты решишь закопать меня рядом с Родионовым — свой выбор я сделала.

Князев поднялся со стула, стал расхаживать по комнате. Саша закурила. Однажды в зоологическом саду она видела тигра, который часами ходил из угла в угол по своей клетке. Такое сильное, красивое животное — и такие бессмысленные, будто у сломанного механизма, движения. Командир не любит выходить за рамки ясных и четких понятий.

— Ну положим, — сказал наконец Князев. — Положим, так. Дак что вышло на самом-то деле, с этим чего?

— От тебя ожидают, что ты будешь стальной машиной, командир. Без права на ошибку, на сомнения, на слабость. В пятьдесят первом ты царь и бог, и должен оставаться им всегда. Каждую чертову минуту. Полторы тысячи человек зависят от тебя. И только когда ты остаешься один…