Порок сердца - [69]

— Да какой мы суд! Суд — на небе. Но разобраться во всем нам придется! — нетерпеливо воскликнул Григорий. — Давайте как-то начнем уже.

Он встал, налил воду в стакан и подал его Ольге. Она перестала плакать, выпила воду, клацая зубами о стекло.

Женя с Викой тем временем с интересом рассматривали бумаги, разложенные на столе, особо их внимание привлекли фотографии. Рассматривая их, они переглянулись.

Но тут наконец заговорила Ольга:

— Ну что я могу сказать? Геннадий Андреевич был моим отцом, но это — мамина тайна. Я ее открыла бы, только если б мальчика родила. И то не знаю, что бы с мамой и папой было. Так что нет наследства этого — и ладно. Про завещание я и правда подслушала, каюсь. Боялась я тебя как огня, — она обратилась к Кате-Лене, — знала, что любит он тебя, хоть в жизни не покажет. Исстрадался весь.

— Это ты про мужа, что ли, нах, — уточнил Павлов у Ольги. — А, отец, это она, что ли, про тебя? — Но его вопрос остался без ответа.

Ольга продолжила:

— Бегала, следила, разговоры слушала, совсем голову потеряла. Стала одеваться, как Лена. Сначала из любопытства, потом, чую, легче мне от этого становится — успокаивает меня, я как будто мысли ее сразу знаю, тревога моя уходит враз, да и нравилось представлять себя такой свободной, желанной, красивой — царицей Коламска.

— Дурочка моя, — отец Пантелеймон ласково погладил жену по голове, наклонился и поцеловал ее в макушку, — да я ж только тебя одну всю жизнь люблю.

— Знаю-знаю, может, и правда напридумывала я это все.

— О-о-о-о… — медленно потянула Виктория. — Здесь, похоже, доктор нужен.

— Все вы — Сальваторес — с прибабахами, — подал свой голос Женя.

В ответ на его замечание сидевший до этого тихо Павлов вскочил и заорал на него:

— Молчи, придурок, тебя вообще сюда никто не звал, нах. Танцуй отсюда!

— Тихо, тихо, Павлов. Мы и правда все немного того, — согласилась Катя. — А ты, Женя, помолчал бы, а то мы и твое поведение обсудим.

— Комсомольское собрание, что ли? — огрызнулся он.

— Э… Точно, нах, — развеселился Павлов, — ты ж, отец, у нас комсоргом в классе был.

— Тихо вы, демоны! — прикрикнул неожиданно священник. — За правдой пришли — так дайте ж человеку сказать! Ей и так нелегко. Говори, Олечка.

— Я после смерти Лены, ой, извините, Кати все эти игры забросила, а прошлой осенью она опять объявилась да в дом пришла. Из ада или из Москвы, только почуяла я обман. Лену — не Катю. Разнервничалась. Ну и опять переодеваться Леной стала и успокоилась понемногу. Мне ж ничего про подмену-то известно не было. Ну пропала Катя — да и черт с ней. А тут явилась. Слава богу, что хоть не Катя.

— Господи милосердный, что ж ты несешь такое, Олечка! — Священник в ужасе посмотрел на жену.

— Сбрендила, похоже, попадья, нах.

— Надо было через Петелино ехать — бригаду прихватить, — вставила Вика.

— Оля, ты почему радуешься, что не Катя выжила, а я? Чем она-то тебе не угодила? Оля? С наследством, с переодеванием все понятно уже. Ты объясни нам вот что — ты Катю, что ли, сбила?

Повисла напряженная тишина, было слышно, как гудят лампы накаливания. Я.

За столом сразу стало как-то шумно, все выдохнули, завозились. Григорий от неожиданности вскочил, потом снова сел. Отец Пантелеймон несколько раз перекрестился, читая про себя молитву и шевеля губами.

— За что? — удивился Женя. — Из-за денег, что ли?

— Нет. Она была чудовищем, хоть и сестрой мне.

— Господи, да она просто больная! — Григорий в негодовании закричал. — Господи, прости ее! Катя была святая!

— Притворялась ваша Катя! — прорвало Ольгу. — Вы все как будто слепые. Да, красивая была. Да, молодая, искрилась, пенилась, танцевала волшебно, только гнилая изнутри была — душа у нее смердела.

— Оля, хватит, не позорься, — грустно прервал свою жену священник.

— А я не позорюсь — я правду говорю! — почти закричала Ольга. — В чем святость-то ее была? Ноги в клубе задирать? В казино торчать? Наркоту жрать? Ребенка от кобеля прижить?

— Прекрати! — не выдержав, закричал отец Пантелеймон.

— Да! Чуть не загубили душу ее! — Григорий снова вскочил со своего места. — Павлов, да, Женя, да…

Не важно, кто губил, — важно, что Господь сберег ее, дал шанс — дитя дал, а самое главное — поверила она, раскаялась, чистой стала — сильной такой! Вы б видели, какие она камни ворочала. Зимой, когда Аньку родила. И ни про кого дурного слова не сказала ни разу, даже когда от ломок загибалась. Мы с ней так любили друг друга, а ничего между нами грязного не было — ни разу. Святая она была. А ты, Ольга, просто больная. Вот.

— Больная — может быть. — Ольга тоже вскочила и заговорила, с каждым словом становясь все увереннее и спокойнее. — Душа у меня не спокойная — все болит за кого-то. Я и за Катю переживала — жалела ее. Зря. Пряталась она в монастыре, сына хотела родить — силы копила, отомстить хотела всем за унижение, очень хотела. Даже роды преждевременные у себя вызвала, а там девочка. Опять ее надули. Вот уж тогда совсем разозлилась святая ваша, поклялась отомстить всем вам — всем, кто здесь за столом сидит. Правильно вы собрались — в полном составе. И тебе, мой благостный, тоже, знал слишком много.