Порок и добродетель (Звонок из преисподней) - [98]

Механически извинившись, он перешел к полке с открытками, за которой и спрятался, не сводя с Джулии глаз. Из одного из лифтов высыпала толпа народу, закрыв ее от него. Он нервно дернулся, но тут узнал еще одно лицо. Он было открыл рот, чтобы позвать, но тут увидел, куда этот человек направляется. Прямиком, без всяких колебаний, к его первой жене. Она подняла глаза, и он увидел на ее лице сияющую улыбку. Человек наклонился, помог ей подняться и поцеловал в губы. Они немного постояли, потом он взял ее под руку и повел через вращающиеся двери к выходу. Подавшись вперед, Брэд наблюдал, как они ждали машину, которую подогнал дежурный, потом мужчина помог Джулии сесть в машину и сел сам. Красные огни черного «линкольна» мигнули, и машина покатила в сторону Лос-Анджелеса. Брэд долго смотрел ей вслед. Затем повернулся и медленно, как во сне, двинулся в направлении дивана и сел на то место, где только что сидела Джулия. Оно еще сохранило тепло ее тела, он ощущал чувственный запах духов. Он плотно закрыл глаза.

– О, Джулия, Джулия, – услышал он свой собственный шепот.

Он давно о ней не вспоминал, выбросил ее из своей жизни, так он думал. Теперь ему казалось, что кто-то держит его жизнь над пламенем и в его свете месяцы, проведенные с ней, высвечиваются все резче, захватывают его, не дают ни о чем больше думать – особенно это последнее, ужасное происшествие, которое началось со звонка Битси. Сестра была в истерике, плакала, панически кричала:

– Брэд, слава Богу, я куда только не звонила! Мама, у нее сердечный приступ, и все по вине Джулии! Она его вызвала, говорила кошмарные вещи. Брэд, ты должен вернуться домой, прямо сейчас! Приезжай, мама тебя зовет… я боюсь, она умрет! Брэд, пожалуйста, очень тебя прошу, возвращайся!..

В шоке он разыскал Эбби, которая подтвердила слова Битси.

– Мать в больнице, скорее всего, инфаркт. Вроде бы Джулия ее в чем-то обвинила, оскорбляла, причем до того, что у мамы начался приступ астмы, а уж потом – инфаркт. Она в реанимации. На твоем месте я бы поторопилась.

Но прежде он разберется с Джулией. Ее лицо преследовало его: белое как мел, струйка крови из угла рта, яркий отпечаток его ладони на щеках.

Открыв глаза, он щелчком пальцев подозвал официанта.

– Бурбон, двойная порция, со льдом – «Джек Дэниелз», и побыстрее.

Он и не подозревал, что может быть так потрясен. Он едва не рехнулся в самом прямом смысле этого слова. Домой летел как в тумане, пил всю дорогу над Атлантикой, но все равно был ужасающе трезв, когда наконец увидел мать, всю в трубках, шприцах и пищащих мониторах, с белым лицом, еле слышным голосом, похожую от лекарств на зомби. Он упал на колени, бормотал Бог знает что, умоляя ее не умирать. Она открыла глаза, минуту смотрела не него, не узнавая, потом он увидел, как в прекрасных глазах появился свет, и они наполнились слезами.

– Мой сын, – прошептала она еле слышно. – Я знала, что ты приедешь, раз ты мне нужен. Останься со мной, Брэд, не оставляй меня… пожалуйста…

Он пришел в ужас: его мать, его несгибаемая, непобедимая мать превратилась в эту легкоранимую, жалкую, испуганную женщину. Если бы Джулия была здесь, он убил бы её, не раздумывая, разбил бы это прекрасное лицо, переломал бы всё её изящные кости.

Он отказался покинуть палату матери, пока врачи не объявили, что она вне опасности – что после его возвращения произошло поразительно быстро.

– Вы действуете на нее лучше, чем любые лекарства, – сказали ему врачи. – Ее сердце вибрировало, как сломанная ставня на ветру, незадолго до вашего приезда. А теперь ее сердце работает, как хороший насос. Как только вы вернулись, она, видимо, решила выздороветь. До этого ей все было безразлично.

Позже, когда ее уже привезли домой, она рассказывала обо всем с такой грустью, винила себя.

– Я беспокоилась уже много недель, дорогой, сразу, как вы уехали в Париж. Мне такие вещи рассказывали… Я беспокоилась о тебе, что она с тобой делает.

– Почему ты мне не сказала?

– Да разве бы ты мне поверил? – с укором спросила она. – Она ослепила тебя, мой милый. Ты не способен был видеть что-то, кроме нее.

– Того, что она хотела мне показать, ты имеешь в виду…

– Я могу сейчас сказать правду. Я сомневалась в ней с самого начала. Такая спокойная, всегда держит себя в руках. Неестественно. Она мне всегда напоминала прекрасный белый сталагмит – холодный и жестокий. – Прекрасные глаза заволокла дымка. – Я ушам своим не верила, как она меня обзывала, в каких ужасных вещах обвиняла…

– Тихо. Не расстраивайся снова.

– Дорогой мой мальчик, я знала, что ты придешь, когда будешь мне нужен. Разве я не говорила всегда, что ты – вся моя жизнь? – Затем она заметила нерешительно: – Зачем ей нужно было лгать по поводу этих стульев? Я уже давно их приобрела. Зачем мне посылать ее в Версаль, если маркизы там не было?

– Она все придумала. Ей хотелось побыть с этим швейцарским ублюдком.

– Мой бедный мальчик! Как она тебя обидела! Я никогда не прощу ей, что она сделала тебе так больно, никогда!

– Она уже не сможет никак нам навредить. Все кончено. Раз и навсегда. Я ей так и сказал.

Мать заметила с глубокой грустью: