Порок - [13]

Антропологическая лаборатория

Указав, дабы предупредить расспросы, имя и цель посещения в большом журнале, что ведет усердный слепой охранник, можно пройти внутрь и сразу же потеряться в затененной тайной части музея, в головокружительной путанице темных коридоров, переполненных ящиками, которые никто не открывал годами, барельефов, колонн и капителей, тотемов, фаллосов, божков, попрятавшихся птиц и идолов, кораблей, тронов, приношений, бледных восковых муляжей детских рук и ступней. На металлическом шкафу растянулся будда, белый конь на колесиках собирается перевезти во вьетнамский загробный мир дары умершим. Под лестничной клеткой внезапно появляется закрытый пластиковым саваном белый медведь, защищающий своего малыша на фоне затененного немытыми окнами северного сияния, оба зверя, словно сосланные в чистилище, стоят веки вечные у входа в музей, поскольку рьяно борющийся за достоверность хранитель счел, что их мех слишком желт для белых медведей.

Вперед продвигаешься по изогнутому ридору, вдоль стен по левую сторону — метал лирические шкафы, а по правую — матовые стеклянные двери, чьи таблички постоянно гласят, что вход воспрещен, поскольку работники соответствующей службы навсегда замерли посреди иллюзорного совещания. Идешь вдоль металлических шкафов, не зная, что они в своей бесконечности скрывают тридцать тысяч рассортированных по полкам черепов с приклеенными к ним то зелеными, то красными, то синими пометками, обозначающими черепа стариков, великанов и идиотов. Встречаешь одно из этих существ неопределенного возраста, служащего, что заметно посерел, пропах плесенью, как и все в плохо отапливаемых зимой помещениях, ссутулился, как питекантроп, и кожа его стала рыхлой, как копии заявок на новые шкафы, получить которые никогда не удастся.

Глава каждой службы, согласно общепринятой субординации, жалуется на нехватку места, на нехватку средств по распределению предметов, относящихся к третичному периоду или привезенных из экваториальных поездок, всех этих масок, огромных барабанов, колчанов и гонгов, остатки сожранной неандертальцем челюсти гиены, — все они ждут своей очереди, — воспоминания о приключениях и завоеваниях, о колониальных грабежах, героических изысканиях, — возбуждая жадных воров за оградой первого этажа напротив садов Трокадеро, где меж сине-зеленых аквариумов по ночам кружат столь подозрительные тени. Нет средств, чтобы приобретать новые экспонаты, они расходятся по частным американским коллекциям; живущие в далеких странах люди, которых называли примитивными, теперь даже не хотят, чтобы их фотографировали. Ключ, отпирающий любые хранилища, находится в небольшом сейфе, чей шифр знает лишь первый уполномоченный по хранению.

Дверь антропологической лаборатории может открыться только, если сработает световой сигнал. Посетителя принимают у себя две высушенные кабильские головы с татуировками, мумифицированная ручка в деревянном ящике и восковой слепок головы микроцефала. Среди тщедушных зеленых растений переминается под стеклянными колпаками армия скелетов зародышей, скрепленных тонкими стерженьками.

Два сиамских близнеца с желтой складчатой кожей и подкрашенными хной ногтями на ножках все еще обнимаются в формалиновой склянке с того самого момента, как появились на свет в 1955 году в Каире с помощью французского врача, вдова которого завещала данную жуть музею.

На стенах одинаковых коридоров мелом проставлены номера, однако женщина в белом халате, которая классифицирует черепа и регистрирует поступления, ориентируется, не глядя, по запахам. Точно так же она знает, в каком из шкафов запрятаны в пластиковых пакетах сморщенные мумии, она осторожно берет их, легкие, словно они из картона, эти хрупкие тела цвета дерева, с едким и в то же время сладковатым запахом. Она знает, в каком шкафу хранятся анатомические препараты XIX века, когда еще лепили модели органов, покрывали лаком и склеивали, подкрашивали яркими красками. Она знает, где находятся не попавшие в Музей естественной истории скелет гориллы и большая слоновья челюсть. Она показывает грудную кость в которую вонзилась стрела, она показывает слепки сифилитических наростов, бедренную кость великана, первые окаменелые черепа из Ля Шапель-о-Сен. Она бесшумно скользит меж кривых скелетов рахитиков, мраморных статуй умерших профессоров, острых зажимов больших приборов для измерения черепов, скелетов со сжатыми челюстями, перед окнами, в которые видны кресты и мавзолеи кладбища Пасси. Чувствующиеся временами у разных шкафов сильные запахи больше ее не смущают, они — ее лучшие провожатые. Она больше не обращает внимания на склянки, куда иногда падает солнечный луч и где на виду хранятся отрезанные головы индейцев, привезенные в прошлом веке во Францию, чтобы показывать их вместе с дикими животными на ярмарках, головы пиратов и разбойников банды Бонно, у которых после казни продолжали расти волосы. Единственное, к чему ей не удается привыкнуть — коллекция волос, все эти кудри и косы, небольшие, черные как уголь или же шелковистые образчики в пробирках с надписанными этикетками и разложенные в соответствии с расой и географической областью по большим ящикам, которые она отказывается брать в руки.