Порог - [45]

Рассказ ангелоподобного монаха был столь чудовищным, сколь и завораживающим, и заканчивал он его в полной тишине:

— Я был недалеко и был тому свидетелем. Я слышал, как вскрикнул брат Филипп, и подумал, что он скончался тоже, и от великого потрясения потерял сознание. Очнувшись, я сперва не мог понять, где нахожусь, и с немалым удивлением узрел склонившееся над собою лицо брата Филиппа. Одежда его была в крови, но сам он был жив, и, что удивительно, кожа его совершенно очистилась, а ведь я видел, что еще вчера лицо и руки его были в изобилии покрыты гноящимися ранками, свидетельствами черного мора. И его кожа приобретала лиловый оттенок, но нынче же сияла белизной, как у всякого здорового человека. «Что это за кровь, не ранен ли ты?» — спросил я. «Это кровь младенца и его матери, — печально отвечал брат Филипп. — И, значит, женщина была права. Произошло чудо. Как бы я ни хотел быть участником его, но вот, видишь ли, Промысел Божий неведом душам людским. И мы не узнаем, антихрист ли это был или добрый католик — во всяком случае, душа его теперь на небесах, а я исцелен». И брат Филипп горько заплакал, скорбя и о ребенке, и матери его. И столь велико было его горе, что с той минуты он стал сильно заикаться, и слова порой вымолвить не может. А прочие слова таковы, что рассудок его порой мне кажется помраченным.

— О бедняжка…

— Святой…

— Сон этой женщины воистину пророческий…

— Чудо… Чудо!

Так бубнили голоса вокруг, перемежаясь истерическими выкриками, и Жан-Жак смиренно внимал им, пока не свершилось то, чего он ждал столь терпеливо. Прозвучало же это от женщины, подошедшей к нему так близко, что он расслышал ее шепот:

— У меня нет детей, но вот у моих соседей четверо, и двое из них малы настолько, что подходят по возрасту… Сподоблюсь ли я благодати, святой отец, если… если сделаю это?

— Сестра, нет у Господа иных рук, кроме наших, — шепотом ответил и перекрестил ее Бизанкур. — Ступай и помни, что некоторые богоугодные дела, будучи преданными огласке, могут быть неправильно поняты людьми. Приходи вечером, как стемнеет, и я скажу тебе, что делать.

— Да, святой отец, — так же шепотом ответила она, положила к ногам Жан-Жака какой-то сверток и отошла от него.

И другие потом подходили к нему и говорили подобное, и множество их было, потому что боязнь заболеть была в людях слишком сильна, и каждому он наказывал прийти в сумерках.

— Вот видишь, — лениво говорил брат Альбин, растянувшись на соломенном тюфяке, который притащила чья-то добрая душа, и неспешно закусывая кровяной колбасой с чесноком, нашедшейся в свертке, — как слово Божие полезно. Нас теперь за святых почитают и верят всему, чему мы их учим, потому что не так уж противоречат наши слова тому, что написано в Евангелиях. Нужно было только лишь хорошо знать историю, читать много книг и понимать, как можно из написанного извлечь пользу. Как подтолкнуть умы некрепкие в нужное нам русло, прочесть им между строк то, во что они станут верить. А нам только это и на руку. Не так ли, любезный брат Филипп?

— Истинно, истинно так, — с набитым ртом поддакивал тот — в свертке была не только кровяная колбаса, но также и фрукты, овощи и свежий хлеб. — Только у меня не получилось бы рассказывать так гладко…

— Не беда, — махнул рукой Жан-Жак. — На то есть я у тебя. И запомни, нашему хозяину приятен не сам факт жертвы, принесенной во славу его, а те страдания, которые жертва испытывает, смертные ее муки. А люди пусть думают, что эти муки приближают жертву к чертогу небесному, да, впрочем, какая нам разница, что они думают.

Внезапно Вико встрепенулся:

— Брат Альбин, я могу… А что, если… Что, если ты будешь отдавать этих детишек мне?!

— На что тебе они?

— Мне будет приятно сделать то, о чем ты говоришь… — Его лоб заблестел от пота, глаза стали масляными. — Если уж уготовано этим детям стать мучениками во славу Божию, — торопливо заговорил он, — так пусть помучаются! Я знаю много способов, как это сделать, я все придумал.

И он, захлебываясь слюной, расписал в подробностях, как он мучил бы детишек.

Бизанкур слушал его вполне равнодушно.

«Кадавр и есть кадавр, — подумал он. — Ну, впрочем, что ж такого. Кто как умеет. Если его посадить за стол, он будет жрать, а не есть, да и в умерщвлении детей, думаю, ему не достанет эстетства. Впрочем… посмотреть было бы любопытно».

От столба, поддерживающего навес, вдруг отслоилась призрачная тень и поплыла к ним.

— Как вы тут, мальчики? — шепотом спросила Белла, а это была именно она, и быстро сделала какой-то жест рукой.

Брат Филипп мгновенно онемел. Он радостно размахивал руками, но не произносил ни звука.

— Ну что ты будешь делать, — развел руками Бизанкур. — Дурак и есть.

— Побудет немым до поры, — решила Белла. — Я приду сегодня позже в образе Девы Марии, а после, мальчики, одарю вас тем, чего вы так давно ждали.

Филипп было снова заплескал рукавами, но Жан-Жак цыкнул на него:

— На колени, дурак, и молись — неровен час, увидит кто, как ты тут скачешь.

И тот рухнул ниц как подкошенный.

Когда ночь стала почти непроглядной, к навесу святых отцов стали стекаться люди, молчаливые и серьезные, и каждый получил от брата Альбина и брата Филиппа благословение и уверение в том, что действия их богоугодны, а имена их будут записаны в небесных скрижалях.