Порог открытой двери - [27]

…В городе женщина с лицом состарившейся девчонки снова попросила соединить ее с конторой поселка. Ей никто не ответил.

* * *

Буря настигла троицу на полпути к Атаргену. Они уже не шли, а стояли и спорили, что делать дальше. Хмель, у парней прошел, остался озноб, головная боль и щенячье чувство беспомощности. Да еще зряшная злость на никому не нужную девчонку, которая изо всех сил старалась не дрожать и не плакать.

Солнце исчезло, мир утонул в серой мгле, темнее тумана и глуше облаков. Исчезли расстояния между предметами, все стало недостижимым.

— Надо возвращаться, может быть, еще успеем, — неуверенно проговорил Ян совсем трезвым голосом. Глаза его больше не блестели, и в серой мгле лицо тоже посерело.

— А вдруг Атарген ближе? — заколебался Раджа. Он напоминал сейчас мокрого, взъерошенного вороненка, и его непрерывно бил крупный озноб.

Галя молчала, у нее никогда не было своего мнения.

А в небе все еще царила тишина. Только словно из неизмеримой дали моря медленно приближалась огромная волна. Невидимая в серой слепой мгле, она близилась, нарастала, обессиливала душу страхом неведомого.

А потом внезапно сверху, снизу, со всех сторон обрушился на ребят вихрь из дождя и мокрого снега.

Отражение электрической лампочки в черном стекле вздрогнуло и снова вернулось на место.

— Смотри! — Наташа схватила Иру за руку. — Стекло прогибается под ветром! А папа там на сопках. И ребята. Мне страшно!

— Молчи, не распускай слюни! — остановила ее Ира. — Думаешь, я такая смелая, что и не боюсь ничего? Дудки! Мне тоже страшно. Но надо ждать. Вон даже телефонный провод оборвало.

— А как там дед на маяке? Он ведь один… — раздумчиво проговорил Толян.

— Он привык, а башня здоровая. Сам видел, — возразила Ира. — Хотела: бы я знать, дошли они до Атаргена или не успели? Люб, как ты думаешь?

Люба, четвертая в комнате, печально покачала головой:

— Навряд… Если уж очень ходко шли? Но они не умеют и дороги не знают.

— И чего это Галину понесло с ними? — спросил Толян недоуменно, скорее, сам себя, чем девчат.

— Влюблена, как кошка, в нашего Янчика, вот и пошла! — резко ответила Ира. — Чувства, понимаешь, жить не дают… тренди-бренди!

Люба, расплетавшая и заплетавшая конец косы, опустила руки и внимательно посмотрела на Иру.

— Зачем нехорошо говорить про любовь? Моя мать была местная, а здесь испокон века женились на своих. А отец — пришлый, чужак, и она ушла к нему, потому что очень любила. И была счастливая… А он не может ее забыть, ему без нее на земле тесно… Я его понимаю. Это любовь. Зачем же ты говоришь злые слова о той девчонке?

Наташа вскочила, подбежала к Любе и поцеловала ее в щеку. Ира промолчала.

Буря за окном выла и гремела, словно собрала со всего света и стиснула в кулак шум моря, грохот заводов, рев пароходных гудков — все голоса земли. Порой в ее вопли вплетались вовсе невероятные звуки, которым уши отказывались верить. Ребята знали, что в поселке нет собак, но вдруг в вое ветра послышался словно бы глухой собачий лай.

Люба насторожилась, встала с табуретки, уставилась в слепое черное окно:

— Это Шурик.

— Какой Шурик? — не поняла Ира.

— Вожак отцовской упряжки…

Лай стих и больше, не повторялся. Ветер нес только безжизненный грохот обвалов и скрежет рвущегося металла. В комнату бочком вошла баба Мотя.

— Чайку я скипятила, пойдемте-ка, милые… Чего тута сиднем-то сидеть?.

* * *

Море обрушилось на берег со свирепой радостью победителя: буря за один миг вернула все, что отнял, долгий отлив. Седые клокочущие валы рухнули на отмель, ударили о камни с пушечным победным громом.

Ребята уже карабкались вверх по обрыву, до них долетали только брызги. Серый гранитный массив, казалось, уходил в бесконечность. Видна лишь та трещина, за которую уцепилась рука, доступен лишь камень, который тебя сейчас держит. Впереди — клубящаяся серая мгла и неизвестность. Но надо ползти вверх, только вверх… Где-то там, во мгле, прячется пологая вершина берегового кряжа.

Первым полз Ян, он был самым сильным, за ним Раджа и последней — Галя, о которой в эту минуту забыли, как о Вальке-Морковке в кабине угнанной машины.

Чем выше, тем меньше делалось спасительных трещин-морщин. Широкий лоб утеса разглаживался, молодел. Как широкая кустистая бровь, выступала в недостижимой высоте грядка елохи. Но пути к ней не было. Ян повис на руках, прижавшись лицом к мокрому камню. Снег ледяным панцирем одел плечи и волосы, силы иссякали…

Мужество покинуло его еще на берегу. Он полз первым не потому, что хотел показать дорогу другим, а потому, что испугался сильнее всех.

Давний мгновенный страх в кабине «Татры», оказывается, не был страхом. Тогда пришел испуг. А вот теперь его гнал страх.

Ян отлепил голову от камня, глянул вверх и вдруг рванулся изо всех оставшихся сил. Впереди мелькнул карниз! Узкая, вымытая ливнями щель, где, наверное, когда-то пыталось расти дерево, но одна из бурь вырвала его с корнем и унесла… Паводки и ливни докончили дело.

Коченеющими от холода пальцами Ян уцепился за край карниза, подтянулся, поднялся на ноги. И почти в ту же минуту рядом с ним оказался Раджа. Ноги их встали плотно, ступня к ступне, плечи вжались в камень, и остался лишь краешек карниза, пядь земли и мокрой глины, где ни за что не уместиться еще одному человеку!