Пoрог - [19]

Борис наливает им еще по стакану. Себе стопку…

— А я печник, — говорит Драница. — Если у вас с печкой что… Только намекните. Я мигом… Мастер своего дела.

— Ты, мастер, давай закусывай, — напоминает ему Филипп Иванович.

Драница неожиданно оскорбляется.

— Ты сидишь? И сиди, и мне не указывай. Что ты можешь понять?

— А чего ж я такого не могу понять?

— А вот скажи, что такое «Эльсинор»?

— Пойдем, — мрачно произносит Филипп Иванович. — Уже не по-русски залопотал.

— Куда ты меня?

— Спать… Где твоя шапка?..

Ни Тоня, ни Борис не уговаривают их остаться. Драница с тоской бросает взгляд на недопитую водку.

Когда дверь за ними закрывается, Борис говорит со смехом:

— Забавный тип.

— Ничего в нем забавного.

Тоня хочет уйти к себе.

— Обожди, — окликает ее Борис. — Давай поговорим. Нужно же, наконец, объясниться.

— Ты выпил. Ни о чем мы сейчас не договоримся…

— Ну, хорошо, — уступает Борис. — Тогда о другом… Скажи, почему ты скрыла от меня историю со скелетом?

— А почему я должна была докладывать?

— Потому что директор пока еще я, а ты классный руководитель.

— Я беседовала с Копыловым и думаю, этого достаточно.

— Беседовала, беседовала… Гнать его надо из школы, а не беседовать. Теперь мы прославились на весь район. Завтра внеочередной педсовет. Обеспечь явку Копылова вместе с отцом.

— У него нет здесь отца.

— Тогда с матерью.

— И матери нет. Он живет с братом.

— Ах, этот длинный дурак? Все равно обеспечь.

Борис трет лоб, морщится, словно у него болит голова.

23

Митя и Генка шепчутся перед дверями учительской. Егор поодаль присел около печки, курит и пускает дым в поддувало. Они ждут, когда начнется педсовет.

Сегодня утром Егор отпросился у председателя, не пустил Митю в школу, и они весь день возили бревна из леса. Два раза сменили лошадей и сами ухряпались за мое-твое. Впрочем, это дело житейское. Задумал строиться — себя не жалей. За работой не заметили, как стало смеркаться. Чуть не опоздали. Пришли тютелька в тютельку.

Случалось, и раньше вызывали Егора в школу. Все больше насчет двоек. Но на этот раз дело серьезное. Это понял Егор по тому, как с ним говорила Антонина Петровна. Выгонять Митьку хотят. Да и было бы из-за чего выгонять. А то так — чепуха одна. Выгонят — куда Митьке деваться? Останется неученый, как он, Егор. Как тогда людям в глаза смотреть? Одного брата и то не сумел выучить. И вообще Егору непонятно. Митька парень хоть куда. Мата от него не услышишь. Украсть? Этого и в помине нет. Сам дров наколет, и поесть сварит, и постирает. Даже на машинке матерниной шить научился. И шьет-то ладно. Егору так в жисть не суметь. В лесу, что твой мужик. И с корня лесину свалит, и подважит, и навалить поможет. И с лошадьми сноровку имеет. А вот на тебе — со шкелетом связался. Черт его поймет, дуропляса.

В коридоре появляется директор. Молоденький, а вежливый.

— Егор Степанович, просим.

Егору непривычно, что его назвали по имени-отчеству, но раз просят, надо идти. Он заплевывает окурок, кидает его в печь, прикрывает дверку.

В комнате много народа. Все учителя знакомы ему в лицо, но он никогда не видел их вместе. Антонина Петровна тоже здесь. Как всегда чистенькая, ладная и смотрит ласково. На ней вязаная кофточка — серая с голубым. В такой он ее еще не видел. Она здесь лучше всех — лицо аккуратное, светлое, ровно у ребенка.

— Вы раздевайтесь, — предлагает директор.

Егор снимает стеганку. Стеганка у него рабочая. Другой нет. На дом копил. Обносился. На вешалке ей не место. Он сворачивает ее и кладет в угол. А сверху — фуражку.

— Я прямо из леса, — говорит он. — Запарился.

В учительской жарко, и ему приходит мысль сесть на пол, но опасается, что осудят, — все сидят на стульях. Он тоже садится на стул рядом с Зарепкиной. Расстегивает ворот рубахи, но тут же опять застегивает. Лицо у него красное, волосы влажные от пота. Зарепкина морщится и слегка отодвигает стул.

Егор прикрывает рукой заплатанное колено и готовится слушать. И вообще в учительской все чудно: на стенах картины. Было бы время, рассмотрел бы их хорошенько. Вот на одной люди с луками на конях. Место безлесное. Лошади мелковаты, однако, пожалуй, ходкие. А на другой женщина нарисована, белая, из глины должно, а руки обломаны. Ни лифчика на ней, ничего прочего. Вроде купаться собралась. Пополнее будет Антонины Петровны и постарше. Должно, детная, но хороша. Другой бы раз посмотрел, а при людях совестно.

А по правую руку скелет. Наверно, тот самый. Вместо глаз дыры. Зубы скалит. Не поймешь, то ли баба, то ли мужик. Никакого обличия не осталось. Егор осторожно дотрагивается пальцами до костяной руки. Рука слегка покачивается. Егор оглядывается — не заметил ли кто. Антонина Петровна улыбается ему.

За столом против всех располагается директор. Он спрашивает:

— Начнем? — И отдельно Егору: — Вы пожалуйте к столу.

К столу Егору идти не хочется, но он идет. Черта ли ему бояться? В лесу с медведем встречался и то не поддался. А тут люди.

— Егор Степанович, вы поставлены в известность, что произошло? — интересуется директор.

— Антонина Петровна сказывала.

Он смотрит на Тоню. Она чуть заметно кивает — не робей, мол.

— Вы вдвоем живете?