Порода. The breed - [149]

Шрифт
Интервал

Издалека донесся шум магистрали. Значит, хоть в этом я не ошиблась.

Через два часа я была у окраинного метро, в сумерках вошла в дом. Все было тихо. Подняла связку ключей со стола, сунула в прозрачную папку с бумагами, убрала в шкаф с одеждой — на самое дно, подальше в угол. Снова вернулась к окну. Солнце село, и только перистые облака китайским красно-золотым веером расходились над рекой.

Тоска была непривычно острой. Пустынные набережные, мост — все казалось серой гранитной тюрьмой. И зачем это яркое небо, этот вечный укор свободы…

И когда зазвонил телефон, я схватила трубку, как утопающий хватается за соломинку.

— Анна? — раздался издалека незнакомый голос, — это Анна Терновская?

Тут я поняла, что звонок был междугородний.

— Анна, это Юрий, Юрий из Смоленска. — Я вспомнила: историк-краевед. Светлое озеро. Туман. Но голос был тяжелый, как камень на шее.

— Анна, у меня плохие новости. — Пауза. — Очень плохие.

— Что?

— Володи Быкова больше нет. Это случилось позавчера.

— Нет!

— Я звоню вам, Анна, не потому, что он просил. Он не думал, что… Ну, в общем, он не пережил операции. Скончался на операционном столе. Никто не знал, что… Он не ожидал такого исхода. И никто не ожидал.

— Боже мой. Как же …

— Я звоню вам, Анна, потому, что мы знаем, что он очень ценил эти отношения… И мы решили, что необходимо вам сообщить. Я звонил вчера, звонил ночью — думал, успеете на похороны. Но никто не брал трубку.

Я вспомнила ночь среди борзых щенят в вагончике. И день накануне — всю эту суету с англичанами, аэропорт, выпивку… И ночь перед этим…

— Так я не успела?

— Нет, к сожалению. Похороны были сегодня.

— Но от чего… Что случилось?

— Не хотелось бы об этом говорить… Ну, слушайте. Цирроз. Водка-то на всех по-разному действует. На кого как. Он вообще себя очень неплохо чувствовал, и вдруг такое…

— Я приеду. Позже. На могилу. Куда мне ехать?

— Приезжайте, Анна. В Туманово. Райцентр около Вязьмы. Он родился там. Там и старики его живут. До Вязьмы от Москвы на электричке, потом на автобусе. Легко. Просто я встретить вас не сумею. У меня занятия. Я ведь преподаватель — в пединституте, где мы с Володей учились. Тут, в Смоленске. Еще раз выехать не смогу.

Мне оставалось только поблагодарить и проститься.

Что ж, — думала я ночью. — Поеду завтра же. Только высплюсь. Спать-то надо. А сна нет — ни в одном глазу. Если так дальше пойдет, ни в какое Туманово ехать нельзя. Туманово… Туман над озером. Туман над морем. Остров Туманов — Эйлеан A’Хео… Озеро Упсунур… Ключи в шкафу — ключи от дома над рекой… Если нет сна, лучше встать. Уже и светает.

Шум машин на мосту, на набережных становился все слышнее. Пели троллейбусы. В Москве начался рабочий день. Я включила «Радио-ретро».

— Нас утро встречает прохладой, — подбадривали меня вечно молодые голоса, и все звенели в памяти, пока мои каблуки стучали по серому асфальту, вниз по улице Герцена, к Зоомузею. А может, это звенели осенние синицы… Ах, сентябрьская Москва… Пробраться в арку, во двор музея, подняться по серо-желтым ступеням старого здания МГУ, найти нужный коридор и нужную дверь на психфаке, выпросить у знакомой — теперь завлаба зоопсихологии — упаковку димедрола. Вот и все. И крепкий сон обеспечен. Хорошо, что не придется проходить мимо Консерватории… Там, на лавочке, ждал меня когда-то Володя Быков, и день был такой же осенний, и даже туфли похожие — алые, как испанская роза…

В коридорах было темновато, где-то в самой глубине извивов науки, нервно подрагивая, тускло светила люминесцентная лампа. Пахло мышами. Я отворила дверь.

За столом, заваленным катушками, проводами, чашками Петри, квадратиками и кружочками из цветного картона, ссутулился перед клетками с крысами приземистый широкоплечий человек в белом халате. Что-то смутно знакомое почудилось мне в очертаниях его недвижной фигуры.

Я кашлянула.

Поглощенный крысами наблюдатель не шевельнулся. Зато шевельнулись крысы — их носы задергались, лапы задвигались, хвосты воинственно задрались. Одна тяжело брякнулась на пол клетки.

— Ч-ч-черт, — сказал человек и обернулся. — Опять опыт сорвали!

Это был Великий Дрессировщик — оплот гуманизма в отечественной кинологии, сам Валерий Вурлаков.

— Валера! — не веря глазам сказала я, — вот не ожидала! Неужели — научная работа? Боже мой! При твоей-то занятости! Какой же ты все-таки молодец!

— А, Анькя-э! — ответствовал Валера сумрачно. — А ты тут какими судьбами? К Наташке, что ли? Не ожидал! Наташки нет, на дачу уехала — яблоки собирать.

— Ну, я пойду тогда.

— Да ладно, посиди уж, — вдруг услышала я, — чайкю попьем… А то я тут один, скучно. — И Валера засуетился с чайником, засобирал по столам чашки, звякнул алюминиевыми общепитовскими ложечками…

Я села к столу, покрытому несвежей фильтровальной бумагой… Крысы пристально всматривались мне в глаза своими рубиновыми капельками с фиолетово-прозрачной радужкой.

— Но Валера, — начала я, — как это ты тут?

— Да вот так, — сказал гуманный дрессировщик, ожесточенно размешивая сахар и с силой брякая ложкой по стенкам чашки, — так вот, понятно?

— Не очень.

— А так, что… Ну ты, в натуре… Ты ведь это, того… Не трепись особо-то…

Продолжить чтение
Еще от автора Анна Константиновна Михальская
Foxy. Год лисицы

Главный герой романа Анны Михальской – эрос. Истоки любви-страсти, сокрытые глубоко в недрах судьбы, и внезапное их обнажение в обыденной реальности, в вечно творящей и всегда ломающей жизни… Но реальна ли эта страсть? Или она обман, самообман, призрак, тающий в весеннем тумане, осенней дымке, зимнем сумраке? Принять Любовь или отречься? Минутное колебание – и она ускользает, но только чтобы… заявить о себе через минуту, день, десятилетие…Судьбы двух героинь-рассказчиц – женщины и лисицы – тесно сплетены и так схожи! Две ипостаси человека, антиподы и двойники, тайные соглядатаи и активные участники всего происходящего, они напряженно следят друг за другом и пристально наблюдают за своими возлюбленными.

Профессор риторики

Каждый роман Анны Михальской – исследование многоликой Любви в одной из ее ипостасей. Напряженное, до боли острое переживание утраты любви, воплощенной в Слове, краха не только личной судьбы, но и всего мира русской культуры, ценностей, человеческих отношений, сметенных вихрями 90-х, – вот испытание, выпавшее героине. Не испытание – вызов! Сюжет романа напряжен и парадоксален, но его непредсказуемые повороты оказываются вдруг вполне естественными, странные случайности – оборачиваются предзнаменованиями… гибели или спасения? Возможно ли сыграть с судьбой и повысить ставку? Не просто выжить, но сохранить и передать то, что может стоить жизни? Новаторское по форме, это произведение воспроизводит структуру античного текста, кипит древнегреческими страстями, где проза жизни неожиданно взмывает в высокое небо поэзии.

Рекомендуем почитать
Листья бронзовые и багряные

В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.

Скучаю по тебе

Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?

Сердце в опилках

События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.

Страх

Повесть опубликована в журнале «Грани», № 118, 1980 г.

В Советском Союзе не было аддерола

Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.

Времена и люди

Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.