Порочный треугольник - [78]

Ева нервно сглотнула, понимая, что отсутствие движений теперь тоже грозит болью и грубостью, но двигаться навстречу демону решительно не хотелось.

— Брось, тебе ведь понравилось в прошлый раз, — зашептал он. — Я сделаю это снова, — кончик горячего языка провел влажную дорожку от уха по щеке и коснулся губ, она невольно поёжилась.

— Как хочешь, девочка. Ты можешь получать удовольствие или противиться ему, твоё дело. Я всё равно возьму своё, — мужчина впился в замершие губы жадным поцелуем и нетерпеливые руки продолжили изучение дрожащего тела.

Часа через полтора неотвратимой нежности и ласки Трой всё-таки добился желаемого — зажимая рукой рот бьющейся под его взмокшим телом девушки, он с высокомерной усмешкой вкушал её мучительное блаженство. Когда она уже начала задыхаться, пленитель наконец убрал руку и легко стёр покатившиеся из её зажмуренных глаз слёзы, блеснувшие в слабом лунном свете.

— Завтра начнёшь пить противозачаточный таблетки, — произнёс он недовольно, ложась рядом с тяжело дышащей любовницей. Она непонимающе взглянула на него сквозь полумрак затуманенным взором.

— Я хочу нормально заниматься сексом, — спокойно пояснил мужчина.

— Я не буду, — прошептала Ева, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли.

— О, значит, ты уже хочешь родить мне ребёнка? — он поднял голову, опершись на локоть, и с довольной ухмылкой взглянул на девушку. Эта мысль вызвала у неё одновременно приступ тошноты и злости.

— Ни за что, — прошептала она отворачиваясь.

— Значит, не нужно сопротивляться, — хмыкнул Трой, вставая с постели. — Я больше не буду сдерживать брата, — добавил он серьёзно, подходя к двери. — Будь с ним поласковее.

Невольница снова осталась наедине со своими мыслями. Сейчас она вновь ненавидела высокомерного демона… и себя. И Кирана тоже ненавидела. Печаль ощущалась мучительной пустотой в груди, давила и ныла. Замученная девушка свернулась клубочком под одеялом и бессильно плакала без остановки пока беспокойный сон наконец не подарил ей долгожданного забытья.

26. Привычка?

Дни шли, складываясь в недели, недели — в месяцы. Холодная осень заморосила частыми дождями за окном. Ева постепенно привыкала к новым правилам своего пустого существования. Всё, что было с ней раньше, начинало казаться лишь прекрасным сном в серой реальности, недопустимой мечтой, которой она больше не была достойна, бездумно отдавшись чужой испорченной, развратной жизни.

Она всё также мало спала, боясь увидеть в туманных сновидениях полузабытый образ некогда любимого волка, хотя всё чаще пленница думала, что и этот зверь ей лишь привиделся когда-то. Такого ведь не могло быть на самом деле. В нередкие минуты печали и тоски душа рвалась написать письмо далёким родным, но девушка, изливая на бумаге все свои скорбные мысли и загнанные в самый дальний угол сердца чувства, рвала бумагу в мелкие клочья. Какое она имеет право даже думать о них? Нет, её забудут, как странный сон, так же, как она забыла свою прошлую жизнь. Ни слова, ни единого напоминания о своём существовании.

Киран ежедневно неотступно дарил возлюбленной цветы. Скромные, пышные, яркие, нежные, броские, милые — новые букеты сменяли друг друга в вазе на окне каждое утро. Она ходила с юношей в кино и театр, на концерты и в музеи — куда угодно, где они не могли остаться вдвоём. Позволяла ему обнимать себя, изредка целовать несмело в щёки и губы, но оставалась неприступно холодной. Больше всего Ева боялась скверов и тихих улочек, где Киран начинал разговоры о любви и вопросительно заглядывал в её отрешенные зеленые глаза, пытаясь увидеть в них ответные чувства. Но чувств не было. Энтузиазм парня, как ни странно, не утихал, а разгорался сильнее день ото дня, но это лишь больше нервировало пленницу, и ей было всё тяжелее оставаться в присутствии воздыхателя спокойной, а уж тем более, милой. Каждый раз, как только спутники возвращались домой, она уединялась в комнате и всеми способами избегала общения с ним.

Дни напряженного терпения сменялись длинными тёмными ночами, когда девушка подолгу не могла уснуть, в пугающем ожидании глядя на поблёскивающую в лунном свете ручку двери. Два-три раза в неделю тихий звон язычка замка заставлял её вздрагивать и сильнее кутаться в одеяло. Трой приходил, когда ему вздумается, никогда не предупреждал, даже в дверь не стучал. Он мог явиться в полночь или на рассвете — в любое время, когда ему, вдруг, понадобится странное извращенное вдохновение или просто захочется близости. Мужчина был невыносимо жестоким и грубым, он, не задумываясь, делал больно, просто утолял животный голод с неизменно безвольной и отрешенной в такие моменты пленницей. И она ненавидела его, но… иногда он становился необычайно нежным. Часами напролёт мог ласкать и целовать подрагивающее то от отвращения, то от возбуждения тело, приятно щекотать сбивчивым дыханием с лёгким, уже не таким противным запахом алкоголя, кожу в самых сокровенных местах, сладостно рычать на ушко что-то невнятное. Одно было неизменно — мучитель всегда добивался ослепительной вспышки её наслаждения. Он шептал потом в ночной тишине, что наблюдение за накрывающим её судорожным блаженством, приносит особенное удовлетворение.