Порфира и олива - [155]

Столь резкая перемена окружения и образа жизни, казалось, нимало ее не тяготила. Проходили дни, и она мало-помалу обретала ухватки своей матери-рабыни: месила тесто, пекла хлеб, усердно вела хозяйство в новом жилище.

Иногда она в компании местных девушек, плененных ее красотой и познаниями, ходила собирать мидий в прозрачной воде бухточек, а поселянки любовались ею и донимали вопросами. Впрочем, иные из них невзлюбили вновь прибывшую, видя в ней несносную чужачку, которая нагло втирается в их круг. Однажды, возвращаясь с богослужения, Марсия имела случай в этому убедиться. Одна неуживчивая особа средних лет наскочила на нее:

— Не смей больше близко подходить к моей дочери! Я тебе запрещаю!

— Но почему? — пролепетала молодая женщина.

— Ни к чему ей набираться дурного, якшаясь с распутницей вроде тебя.

— Я... Я не понимаю.

— Ты спуталась со священником, а раньше предавалась пороку на ложе своего хозяина, и еще прикидываешься, будто не понимаешь?

Марсия почувствовала, как в душе поднимается возмущение. Ей хотелось крикнуть этой глупой женщине, что она ошибается, что это низко, но она сдержалась, стиснула зубы и возвратилась в хижину, чуть не плача.

Возвратясь с богослужения и застав ее такой бледной, Калликст встревожился, что с ней.

— Ничего, — отвечала она. — Все в порядке.

Что она могла ему сказать? Если он поймет, что его паства осуждает их связь, не сочтет ли он, что долг повелевает ему расстаться с нею? При одной мысли об этом она почувствовала, как все ее существо захлестывает ужас.

Потом придут новые обиды, незаметно, мало-помалу омрачая ее счастье.

В Антии, как и в его окрестностях, христиане оставались в меньшинстве. И язычники, живя бок о бок с ними, относились к ним неодобрительно, а то и с демонстративном презрением, в лучшем случае насмехались свысока.

Они находили комичным благоразумие, которым славились христиане, потешались и над тем, что их вера запрещала им присутствовать на кровавых цирковых зрелищах и похабных театральных представлениях. Еще более жестким нападкам подвергалась добродетель женщин. Римляне, привыкшие к разврату, разводившиеся по нескольку раз подряд, никак не могли понять, отчего христианки не заводят любовников, и это вызывало град шуток и похотливых выкриков, стоило какой-нибудь из прихожанок общины пройти мимо.

Это была одна из причин, почему Марсия по мере возможности избегала появляться там, где рисковала столкнуться с местными идолопоклонниками. Она сознавала, что здесь ее красота — отнюдь не преимущество и скорее может навлечь на нее опасность. А потому в манере одеваться старалась как можно строже соблюдать суровые предписания отцов Церкви. Однако, несмотря на все усилия, однажды вечером, когда она колола дрова, ее окликнули:

— Это твой мужик тебя заставляет такую тяжелую работу делать? И все потому, что он предводитель христиан?

Резко выпрямившись, она оглянулась и узнала Атректуса, эдила их городка, который одновременно являлся жрецом Аполлона. Его вопрос, к ней обращенный, прозвучал иронически, почти глумливо. Потому и она ответила сдержанно, однако же подчеркнуто сухо:

— Нет, я этим занимаюсь по доброй воле. Видишь ли, я жить не могу без физических упражнений...

Она говорила правду. От непрестанных тренировок, к которым когда-то приучил ее Коммод, в ней зародилась властная потребность растрачивать избыток своих сил. Вот потому, даже если Калликст возражал против этого, она все чаще бралась за работу, дающую ей такую возможность.

— Однако, — не унимался эдил, — труд дровосека не женское дело!

Марсия расхохоталась и, согнув руку, показала, каковы у нее бицепсы:

— Видишь, как ты ошибаешься.

— Клянусь Геркулесом! Уж не из амазонок ли ты родом?

На сей раз молодая женщина невольно покраснела. Случайно ли брошено слово «амазонка», или это намек на прозвище, которым наградил ее Коммод? Она заметила, как неотрывно уставился на нее собеседник. Глаза у него загорелись тем блеском, какой ни с чем не спутаешь. Злясь на себя, она пожалела, что вышла из дому босиком, одетая лишь в коротенькую, до колен тунику.

— После той жизни, какую ты знавала, — заговорил он мягко, — трудно представить, как ты миришься с подобной работой. Она для деревенщины, а ты, если молва не лжет, была наложницей куда какого богатого господина.

— Верно. Это был человек не из обычных, — пробормотала она. Ее замешательство росло.

Атректус подошел ближе:

— Будь я на месте смертного, столь взысканного милостью богов, уж поверь, считал бы, что нет такой роскоши, таких подарков, которые достаточно хороши для тебя.

— Возможно, что мой хозяин думал так же, — обронила она загадочно.

Теперь он придвинулся вплотную. Схватил ее за руку повыше локтя, и она почувствовала па своей щеке его горячее дыхание.

— Я не шучу. Жрецы Аполлона славятся своим прямодушием.

— Я верю тебе, — она осторожно выбирала слова. — И убеждена, что твоей супруге очень повезло, она с тобой счастлива.

Склонясь к самому ее уху, он зашептал:

— Это уж точно. И тебе тоже понравится мой способ ублажать тех, кто мне полюбился.

Марсия попыталась отстраниться, но он уже сжимал ее в объятиях, поцелуем жадно впивался в ее губы.